Безумный город

Город сошёл с ума. Нет, серьёзно, не я – именно город. Только не надумайте себе всякой чуши об искусственном интеллекте, оживших зданиях или ещё какую-нибудь белиберду.

Ничего подобного.

Но город обезумел.

На первый взгляд ничего не изменилось. За окном всё то же яркое солнце, играющее в зеркальных гранях бесчисленных небоскрёбов. Над небоскрёбами затянутое смогом серо-голубое небо. Такое же, как всегда.

Грохочет проезжающий монорельсовый состав, шумит прочий воздушный и наземный транспорт. Идут куда-то пешеходы. Размеренно, не суетясь – идут.

Заискивающе перемигиваются витрины всевозможных бутиков и развлекательных центров, круглые сутки вертя одни и те же рекламные видеоролики.

Они вертят ролики, а ролики вертят нами.

Нет, действительно – всё как всегда.

Город живёт по этой схеме уже не один десяток лет. А может и сотню.

Неважно. Он живёт. И жить – здорово. Если это действительно жизнь. Осознанная и продуманная. Да пусть и не продуманная, но наделённая пониманием, ощущением действительности. Не пущенная на самотёк.

Не такая жизнь, какой живёт этот город.

Он безумен.

Это красивый город. И когда-то у него была душа. Никто и никогда не мог объяснить, в чём она заключалась. Кто-то видел её в вымощенных булыжником старинных улочках с красивыми зданиями. Кто-то – в зелёных парках и живописных берегах необъятной реки, в островах, разрезающих её. Кто-то – в непрерывно бурлящей жизни.

И поверьте – я перечислил далеко не всё.

Совокупность всего этого – и есть душа. Это жизнь.

И, как ни крути, разум.

Сотни вариантов ответов на вопрос “Чем заняться?”, тысячи возможностей, миллионы принятых решений. Осознанно принятых – в большинстве своём.

Но этих решений, этих вопросов, этих мыслей – больше нет.

Нет разума.

Город стал похож на автомат. Каждый день выполняются одни и те же программы практически в одной и той же последовательности.

Ни один человек не остановится посреди улицы, чтобы оглядеться – он чётко знает, куда идёт и что должен делать, когда придёт. Как электрокар, бортовой компьютер которого везёт пассажира к заданному пункту назначения. И даже если на пути этому электрокару встретится неожиданное препятствие, он не будет просчитывать новые маршруты – он незамедлительно свернёт на один из тех, что заложены в его операционную систему.

А пассажир – ручаюсь! – даже не заметит, что едет не по привычному маршруту.

Он знает, где ему нужно быть – остальное не интересует. А в пути всегда есть чем заняться. Бездумно.

Что? Нет, не смешите: какая книга? Читая книгу, нужно думать. А это дело уже столь редкое в нашем мире, что большинство задумается над самим словом “думать”. Зачем книга? Всегда есть интернет, телевидение, новый фильм (без единого живого актёра, кстати) или, на худой конец, какая-нибудь передача “С добрым утром!”

Город умирает.

Мир умирает. Мир, которого я никогда не видел и не хочу видеть, потому что там я увижу точно такие же города и точно таких же людей.

Людей, которым не нужно воспитывать детей. Детей, которым не нужно ходить в школу.

А школ я вообще не увижу. На их местах однотипные развлекательные центры.

Всё автоматизировано. Всё продумано за нас. Няни-андроиды, дети-куклы, жёны-гиноиды, биомеханические кошечки, собачки и даже хомячки – всё, чего кому-то может не хватать, есть в супермаркетах.

А многим другого и не надо. Не надо настоящего. Не надо живого.

И ведь идут, идут все на работу, чтобы сесть за стол, нажать пару кнопок и сидеть так, ожидая конца рабочего дня.

Зачем эти две кнопки, спросите вы? Ведь можно было и их сделать частью программного кода. Затем, что мировое сообщество – ха, коллективный разум, блин! – решило, что не стоит этого делать. Мол, человеку нужна работа.

Чтобы эволюционировать!

Катаюсь по полу – “эволюционировать”.

Куда? В какое существо? В электровеник?..

А может быть всё не так плохо? Есть те, кто пытается что-то изменить. Есть те, кто пишет книги и даже какие-то научные труды – некоторые на насущную тему.

А кто-то всё ещё любит гулять по паркам или купаться в реке.

Кого-то ещё беспокоят загрязнённость окружающей среды и озоновые дыры.

И есть – безусловно есть – люди, которые любят: жён, мужей, детей, родителей.

Они есть, эти люди. И у них есть мечты. Наверное есть. Иначе что такое человек без мечты?

Просто программа.

Хотя ещё немного, и программы научатся мечтать.

Нет, всё равно: какие-то они все уже не такие, эти люди.

А город безумен.

И я, наверное, тоже.

28.07.2111

Если б не Вася…

“Вегард смотрел на город, пожираемый огнём. В нещадных языках пламени извивались души погибших. Он видел их все. Пальцы чародея судорожно сжимали посох, а губы сомкнулись в тонкую полоску. Глаза блестели от слёз.

Эту битву он проиграл.

Она стоила целого города, тысяч жизней: мужчин, женщин, стариков… детей. Слишком дорога цена. И за что? За его гордыню!

Из горла Вегарда вырвался нечеловеческий крик. Всё было в этом крике: гнев, боль, ярость, бессилие.

Он закрыл на несколько мгновений глаза.

И открыл их вновь — уже полными решимости.

Ещё можно победить. Он искупит вину!

Вегард проделал посохом замысловатую петлю, с силой вогнал его в землю и тут же исчез. Взмах чёрного плаща — последнее, что видел парящий в вышине степной сокол”.

Затуманенным взглядом Толик перечитал ещё раз последние строчки и нехотя закрыл книгу. Он только недавно познакомился с этим удивительным жанром — “фэнтези”. Нет, конечно, он знал о его существовании — фильмов-то много таких наснимали, — но подобные книги Толик стал читать недавно.

Впрочем, он вообще стал читать недавно. К немалой радости родителей. Пусть хоть сказки читает, решили они.

Книга, которую Толик всё ещё держал в руках и красочную обложку которой в очередной раз восхищённо рассматривал, называлась “Дорога мага”.

Написал её известный писатель Мик Карумов, и была она в серии седьмой и, похоже, далеко не последней. Новый том о похождениях Вегарда Карумов обещал закончить к концу этого лета.

А это значило, что ждать выхода книжки — не менее полугода.

Толик вздохнул.

Посмотрел в окно.

Там вовсю разливалась весна. Причём в прямом смысле этого слова: вдоль бордюр лились ручьи, дробью отбивала капель, оплавившиеся сугробы снега уменьшались на глазах.

И как как же пах весенний воздух!

Толику этот воздух теперь казался сказочным. Он пьянил: вдыхая его, очень хотелось мечтать. Паренёк схватил табуретку, подставил её под окно, влез на подоконник, ухватился за оконную раму и высунул голову в форточку.

Закрыл глаза и сделал глубокий вдох.

Он представил лес. Просыпающаяся природа, пение птиц и этот чудесный запах весны. Нет никаких машин. Никаких многоэтажных зданий. Никаких дурацких проводов.

Под ногами слежавшаяся прошлогодняя листва, кое-где ещё прикрытая лепёшками снега.

И весна. Чистая и прекрасная. Без дыма, без смога, без шума, без металла… кроме доспехов и клинков, понятное дело…

— Толик! Дуй во двор бельё развесь!

Это мама. Всегда она не вовремя.

Паренёк нехотя слез с подоконника и пошёл за тазом с бельём.

Выполнял он всё машинально. Натянул верёвку между столбами и, двигая ногой таз, стал развешивать бельё.

Мыслями Толик был по-прежнему где-то далеко, в каком-то совершенно ином мире.

Там, среди своих грёз, он тоже был обыкновенным двенадцатилетним мальчишкой, которому “волею судеб”, как любили выражаться писатели, выпало стать спасителем всего мира. Невероятно храбрый и ловкий мальчик для своих лет. Так будут о нём говорить.

Толик улыбнулся.

Нет, определённо, он тоже попробует себя в роли писателя. Выдумывать миры и персонажей — это наверно чертовски здорово!

Ведь каждый читатель живёт какое-то время в мире, выдуманном автором. Живёт жизнью героя, о котором читает. Класс!

Эта неожиданная мысль настолько восхитила Толика, что он чуть не уронил бельё на землю.

Но всё обошлось — парень успел подхватить злополучную наволочку и повесить её.

Таз был пуст.

Толик усмехнулся, подставил бельевые палки, подхватил таз и пошёл домой. Не забывая при этом кивать, здороваясь с разнообразными соседями, курившими на крыльце или увиденными в окнах первого этажа.

В основном это были старушки. Ну, те, которые в окнах, понятное дело.

Придя домой, Толик первым делом полез в интернет, надеясь найти какую-нибудь интересную книжку. Наверняка кроме Карумова есть ещё кто-нибудь, кого стоит почитать.

Однако палец Толика так и завис над кнопкой мыши, не успев запустить браузер.

Он вдруг понял, что когда развешивал бельё, никак не успевал подхватить выскользнувшую из рук наволочку.

На мгновение она зависла над самой землёй.

* * *

Толик покосился на шариковую ручку, лежащую на краю стола. Глубоко вздохнул и тут же напрягся, мысленно приказывая ей упасть со стола. Но видела она его мысленные приказы далеко и глубоко.

Ручка безмятежно лежала на столе. Что и требовалось доказать.

Размечтался, горько подумал Толик.

С другой стороны и Вегард не сразу стал великим магом. Только через три года после начала обучения что-то стало получаться — он заставил созреть одуванчик всего за несколько минут.

Да уж.

Беда только в том, что Вегард — выдуманный герой, а в реальном мире магии не существует.

“Вот же ж чёрт! — разозлился Толик. — И что мы в таком говняном мире живём? Как же хочется отсюда свалить!”

Он вновь приставил табуретку к подоконнику, влез на него и высунул, насколько смог, голову в форточку.

Закрыл глаза и стал глубоко вдыхать пьянящий весенний воздух. И когда мысли уже привели его к какому-то заброшенному замку, в котором несомненно крылась древняя магия, Толик почувствовал какое-то движение за спиной.

Он резко обернулся — как раз в тот момент, чтобы заметить падающую ручку. Она коснулась пола ровно в тот момент, когда он поймал её взглядом.

Что примечательно — место падения было в метре от стола, не менее.

Будто ручку резким движением смели со стола. Но тогда бы она по инерции проехала ещё какие-то сантиметры. Но она осталась лежать почти там же, куда и упала. То есть падала строго вертикально.

Стало быть ручка поднялась со стола, проплыла по воздуху около метра, а потом шмякнулась?

После этих размышлений сердце Толика завелось не на шутку — ему даже стало трудно дышать.

Неужели у него действительно проснулись какие-то способности?

А может это вовсе не он творит, а кто-то другой? Да, пусть там во дворе чудо произошло ровно в тот момент, когда это ему было нужно. Но сейчас ведь ручка полетела со стола не сразу? Да и совсем не так, как он задумывал.

Толик потряс головой, слез с подоконника, аккуратно перешагнул ручку и пошёл на кухню.

Через несколько минут, уплетая с удовольствием свежий борщ, он напряжённо размышлял. Прокручивал снова и снова увиденное, пытался вспомнить, что чувствовал в тот момент. И в который раз приходил к выводу, что ничего особенного. Ни какой-нибудь там энергии, струящейся через него, ни напряжения, ни, боже упаси, боли. Грубо говоря никаких ощущений из тех, что описываются в фэнтези-книгах писателями в момент, когда их герои применяют магию.

Тем не менее думать о чём-то другом Толик уже не мог.

Была суббота, мама уже вроде заданий давать не собиралась, и парень решил пойти погулять. А если точней, то увидеться с другом, рассказать обо всём и послушать, что он скажет.

Вася, лучший друг Толика, был несколько полноват. Что, впрочем, не мешало ему быть ещё обаятельным и остроумным. В классе его по праву считали душой компании. Да и учителя любили, несмотря на то, что Вася был не очень хорошим учеником — к их неугасающему удивлению.

Умён ведь. Начитан. Да и вообще всесторонне развит не по годам.

А Толик знал, что читает и занимается Вася очень много, но не школьной программой. Но если вдруг его увлечение пересекается с домашним заданием, парень блистает на уроке.

Как-то Вася на уроке Истории такого про Древнюю Спарту наговорил — в частности мрачных подробностей про одинадцатилетнюю осаду города Эйры, — что училка вскоре вышла “попить водички”.

В основном это были описания боевых действий — без киношных украшательств.

Сегодня Вася был мрачен. У него в компьютере сгорела материнская плата. Так что Толика он даже сперва не слушал, лишь только кивал да отрешённо смотрел на раскрытый системный блок.

— Да ты меня слушаешь вообще? — не удержался Толик.

— Что? — Вася наконец оторвал взгляд от компа. — Да, слушаю, Толян. Вроде бы… Что с ручкой случилось, напомни?

Толик вздохнул. Но возмущаться не стал — горе всё-таки у человека. Причём в случае с Васей это наверно даже не было преувеличением.

— Там дело не только в ручке, — терпеливо повторил Толик, — сперва бельё зависло над землёй — ровно настолько, чтоб я успел его подхватить. А потом ручка проплыла где-то метр над полом и упала. Перед этим я хотел её силой мысли со стола сдвинуть.

— Интересно, — усмехнулся Вася, — давай-ка проведём эксперимент. Ты вот сейчас силой мысли приподнимешь мой системник… и со всей дури бахнешь его об пол! Чтоб знал, сволочь, как гореть!

Последние слова Вася чуть ли не закричал.

— Спокойно, Вась, — забеспокоился Толик, — системник тебе ещё пригодится. А надо мной не смейся — я в шоке между прочим.

— Да? Ну что ж, давай рассуждать логически…

О, подумал Толик, наконец-то. Этой любимой фразой Вася всегда обозначал начало бурной деятельности своего мозга. Кстати, в этот момент друг Толику всегда напоминал известного Фиму Королёва из фильма “Гостья из будущего”. Такой же полный и такой же рассудительный.

— …если предположить, — продолжал Вася, — что магия действительно существует, то откуда о ней знаешь ты? Точнее как ты ею мог воспользоваться? Вариант первый — ты самородок, у которого способности проявляются стихийно. Вариант второй — все эти безобразия творишь не ты. Вариант третий и самый вероятный — у тебя лёгкое расстройство психики. Хотя пусть и лёгкое, но это очень серьёзно. Толик, может к врачу? Я серьёзно.

Но Толик молчал. Он не мог осознать то, что услышал. Как это возможно, что бы лучший друг такое говорил? Что бы лучший друг не верил? Да какой он после этого друг вообще?

Толик молча поднялся и пошёл в прихожую одеваться.

Вася тут же вскочил.

— Толик, да ты чего? Обиделся? Я же не хотел — я просто рассуждаю логически. Ты же сам знаешь, что я все варианты всегда учитываю. Ну вернись — щас пирожков с чаем пожрём и всё обдумаем хорошенько.

Пирожки с чаем — дело хорошее, подумал Толик. Что ж, послушаем, чего ещё наговорит так называемый друг.

— Ладно, — сказал Толик, снимая куртку, — пошли.

Они вернулись в комнату и застыли, раскрыв рты.

Системный блок Васи висел над полом. И поднимался всё выше. Едва он дошёл до потолка, как тут же рухнул на пол. Раздался страшный грохот, из системника вылетела какая-то плата. В компьютерах Толик не разбирался, потому не знал, какая именно.

— Оперативка — не страшно! — сказал задумчивый Вася. — А вот винту пипец, наверное. Толик, если бы мне не стало так интересно, я бы тебя наверное закопал прямо у нас под окнами. Всё пофиг, но там фоток двадцать гигабайт.

Толик снова не мог ничего ответить. На этот раз от ужаса. Огромный ком в горле мешал дышать, а сердце билось так, что казалось разобьётся о стенки грудной клетки.

Вася смерил его внимательным взглядом.

— Пошли на кухню — попьёшь воды, а потом будем жрать пирожки.

* * *

Пирожки были вкуснющие, сдобные, с вишнями. А вишни к тому же без косточек. У Толика в подвале сарая тоже такие есть. Так что выслушивать сведения о том, что родители Васи каждый год закрывают вишни для выпечки и вареников, пришлось деланно удивляясь и ещё раз выказывая восхищение вкусом пирожков. Так же лишний раз пришлось повторить, что ягоды “ну прям как только вчера сорванные”.

После чего довольный Вася начал таки рассуждать.

— Итак, Толик. Версию с твоим умопомешательством отбрасываем сразу. Извини меня за неё ещё раз. Версию, что ты у нас неогранённый алмаз или как я там говорил?.. А — самородок! Её мы тоже отбрасываем, уж извини.

— Почему? — расстроился Толик.

— Не перебивай. Потому что я тебя тогда закопал бы, помнишь? Тогда получается, что ты специально хотел угробить мой комп.

— Но ведь ты попросил!

— То есть ты таки хотел его угробить? — усмехнулся Вася.

— Нет.

— Вот я и говорю — эту версию тоже отбрасываем.

— Но кто же тогда всё это делает?

— Вот эта версия и остаётся, — самодовольно кивнул Вася. — Кто-то.

— Кто?

— А хез.

Из зала донёсся голос Васиного отца:

— Сын, я тебе сколько раз говорил не произносить это слово?!

— Пап, ну это же не матюк! — прокричал в ответ тот. — Это “хрен его знает”, а не то, что ты подумал!

— Я тебе сказал, чтоб я не слышал!

— Хорошо пап. — Вася вздохнул и посмотрел на Толика. — Вот как он его постоянно слышит? Я более чем уверен, он не слышит, о чём мы говорим, а это проклятое слово слышит!

— Хез, — вздохнул Толик.

— Толик, и ты туда же?! — вновь гаркнул отец.

Вася только молча выбросил ладонь в сторону голоса отца — мол, я же говорил!

— Да уж, — усмехнулся Толик. — И что же делать?

— С отцом?

— С полтергейстом.

— А. Я вот что думаю: давай ещё что-нибудь загадаем.

— Например? — страдальчески скривился Толик.

Ему всё это совсем не нравилось. В отличие от Васи. У того горел на лице румянец, парень был явно возбуждён и прямо-таки лучился энергией.

— Ну, например… — Он взял спичечный коробок и достал оттуда спичку. — Например пусть вот эта спичка загори…

Договорить он не успел — спичка вспыхнула, и Вася от неожиданности выпустил её. Спичка упала ему в чашку с чаем.

— Охренеть! — только и смог сказать он.

Перепуганный Толик застонал.

— Да что ж это такое? — запричитал он. — Я себе всё совсем не так представлял.

— А что ты представлял? — насторожился Вася.

— Ну, фэнтези начитался. Меч, магия и всё такое. Ну и мечтал обо всём этом. Но я ж-то мечтал о другом мире совершенно. Я не хотел, чтоб здесь со мной такое происходило.

— Понятно.

— Что тебе понятно?

— Ну ты хотел — ты получил. А как поняло твоё желание Мироздание — это уж воля случая.

— Что ты несёшь? — крикнул Толик. — Может это тебе к врачу? Ты тоже, я смотрю, много всякой фигни читаешь.

— Может и к врачу, — задумчиво проговорил Толик. — Слушай, пошли на улицу. Там безопаснее эксперименты ставить.

— Ну пошли. Только с меня хватит экспериментов.

Солнце припекало совсем не по-мартовски. Толик снял шапку и расстегнул куртку. Вася посмотрел на друга, тоже расстегнулся, а шапку, которую так и не надел, просто засунул в карман.

— Пошли за столик.

Столик был постоянным местом “гуляния” дворовых ребят. Он стоял под большим каштаном, и летом там спокойно можно было сидеть даже во время проливного дождя.

Ребята сели друг напротив друга, Вася огляделся,
чуть наклонился к Толику и заговорщицки спросил:

— Что ещё загадаем?

— Ничего! — зло отрезал Толик. — Хватит с меня экспериментов. Возле нас тут может призрак какой опасный бродит. А мы его дразним!

— Призрак — это мысль, — одобрил Вася.

Из-за угла дома появилась Юля. Она была на три года старше Васи с Толиком, но дружить с ними не стеснялась. Хотя, конечно же, они выглядели совсем малышами по сравнению с ней. Очень симпатичная девчонка. У неё были изумительные зелёные глаза и каштановые вьющиеся волосы. Ну и ещё кое-что у неё было. Это “кое-что” притягивало взор не только двенадцатилетних ребят, но и вполне взрослых мужчин. Красивая, сформировавшаяся грудь. То есть её, конечно, никто не видел, но то, что грудь красивая и сформировавшаяся — было видно и так. Даже сейчас, когда девочка была в пальто.

Юля подошла к столику.

— Привет, ребят. Чем занимаетесь?

— Привет, Юль, — тут же среагировал Толик, — мы тут просто…

Пуговицы с пальто девушки со щелчками поотлетали, а само оно резко распахнулось. Немедленно последовала очередь пуговиц с блузки. И, наконец, расстегнулся белоснежный лифчик, застёжка которого, по удивительному стечению обстоятельств, находилась спереди.

Перед глазами друзей предстало то самое, что каждый из них мечтал увидеть уже не менее года. Красивая высокая грудь с коричневыми крупными сосками.

Челюсти Васи и Толика отвисли до невозможного предела. Юля с открытым ртом и ещё более открытыми глазами тоже уставилась на свою грудь.

Через несколько долгих секунд она опомнилась, залилась краской, запахнулась и побежала к подъезду.

Ребята молчали ещё минут пять. Наконец Вася взял со стола пуговицу от Юлиного пальто и задумчиво посмотрел на Толика.

— Твоя работа?

Толик не ответил и залился краской.

— А может и моя, — хмыкнул Вася.

* * *

Друзья медленно шли по парку. Назывался он, как заведено, Парк имени А.М. Горького. По аллейке вниз бежал ручеёк. Чирикали вовсю воробьи.

— Что-то, Вася, я так чувствую, больше не буду читать фэнтези, — тихо проговорил Толик. — А книги вообще сожгу к чёртовой матери.

— Тише ты, — схватил его за руку Вася. — Пожар ещё щас дома устроишь.

Толик махнул рукой:

— Не устрою. Я этого не хочу.

— Постой. — Вася остановился. — То есть ты хочешь сказать, что всё-таки хотел, чтобы мой комп гавкнулся?

— Не-а, Вася. Этого хотел ты.

— Но ведь я несерьёзно сказал…

— Но хотел, наверное, очень. От злости.

Вася удивлённо посмотрел на друга.

— А ты шаришь! Ну, развивай мысль. Что делать будем?

— А ничего, — весело
ответил Толик, — Сейчас мы с тобой очень захотим, чтобы всё это прекратилось и больше никогда не возвращалось. Так и произойдёт. Потому что я так понимаю, что этот неведомый джин уже исполняет желания нас обоих.

Вася резко встал перед Толиком, остановил его руками.

— Нет! Ни за что! Ты что, не хочешь проверить, на что ещё мы способны? Подумай, Толик, а вдруг наш… м-м-м… покровитель… Вот, да — покровитель. Вдруг он способен не только на такие мелочи. Вдруг мы сможем спасать жизни, предотвращать войны и катастрофы… — Вася задумался. — от иксбокс, опять же, я бы не отказался.

Толик молчал. Вася пытливо смотрел в его глаза.

— Ну? — не выдержал он.

— Нет, — ответил Толик, — я не хочу. Не хочу! Нет!

— Ясно. Ещё раз повтори. А то он тебя не расслышал.

— Кто?

— Юлино пальто, блин…

Короткое молчание. И парни взорвались смехом.

Хохотали долго и до слёз. Толик согнулся пополам, а Вася упал на ещё не растаявший сугроб. Совсем твёрдый, правда, но по нему можно было кататься, не опасаясь выпачкать одежду.

Насмеявшись, ребята пошли домой. Без приключений.

А дома, у себя в комнате Толик застал новенькую Xbox. Отцу подвернулась скидка от фирмы-клиента, и он решил не упускать возможности.

Ну не удержался, ну что тут поделаешь? Но ведь всё теперь уже — конец. Просто Толик захотел приставку чуть раньше, чем принял окончательное решение.

Если б не Вася, он бы и не думал об этой приставке. Да и комп не разбился бы, если б не Вася. Толик правда не хотел его разбивать, но очень хотел доказать другу, что не сбрендил.

Ну а Юля… Какая же у неё красивая грудь.

Хм. Может не конец?

Котя

— …А он такой фьюить — и уплыл на своих чёртовых роликах! — Эрик дополнил сказанное плавным движением руки, показывая, как именно и куда уплыл герой его истории.

Караулка разразилась дружным хохотом. Двое солдат утёрли слёзы.

Воодушевлённый, Эрик открыл было рот, чтобы порадовать друзей ещё одной байкой, но противно загудела “тревожка”. На главном экране тут же проявилась картинка с одной из камер восточного ограждения.

Сигнал “тревожки” — ещё не повод к настоящей тревоге. Почти всегда его причиной становится дикий зверь, пересекающий периметр.

Однако в этот раз караульщики не отвернулись от экрана, едва бросив на него взгляды, а уставились с раскрытыми ртами.

Нет, определённо, покой Базы потревожил зверь. Но какой диковинный!

Служивые переглянулись.

Животное было лишено шерсти. Лишь на голове его спутались космы волос. Но самым удивительным было то, что нежданный гость стоял на двух ногах, имел две пятипалые руки, да и вообще был вполне человекоподобен.

Роста небольшого, чуть больше половины обычного человека. То есть вполне возможно, что это был ребёнок. Присмотревшись ниже пояса пришельца, все единодушно решили, что это мужская особь. Хотя вслух пока никто ничего не высказывал.

Нарушитель по-прежнему стоял на краю опушки, где и появился несколько минут назад, выйдя из лесной чащи.

Похоже, в нерешительности. Эрику даже показалось, что существо крайне напугано. По крайней мере у людей широко раскрытые глаза могли довольно определённо говорить об этом.

— Эрик, ты старший… — тихо проговорил Дон.

Он слыл чрезмерно исполнительным и ответственным. Ко всему не терпел бездействия. По-видимому сейчас он пришёл к выводу, что оно затянулось.

— Спасибо, что напомнил, — раздражённо буркнул Эрик, однако предпринимать что-либо не торопился.

Как и гость. Он всё так же испуганно озирался, то и дело задерживая взгляд на лесной чаще, проявляя явную готовность в случае чего юркнуть туда вновь.

— И? — вновь подал голос Дон.

Эрик раздражённо вздохнул. Окинул взглядом пытливо смотрящих на него подчинённых.

— Дон, Виктор, Марк. Быстро влезайте в костюмы химзащиты и приведите сюда это… — он посмотрел ещё раз на экран, — этого. Ну и, понятное дело, в капсулу экранированную его засунете. Только не забудьте баллон с воздушной смесью присобачить, а то задохнётся ещё — объясняйся потом перед командованием.

— А доложить о нём никому не хочешь? — не унимался Дон.

Эрик вздохнул.

— Ты делай своё дело, а я буду делать своё. Хорошо?

— Так точно! — насмешливо встал по стойке “смирно” Дон.

Трое бойцов вышли. Двое оставшихся всё так же внимательно вглядываясь в экран. Второго звали Джозефом.

— Ты уверен в том, что делаешь? — тихо поинтересовался он.

— А у нас есть инструкции на такие случаи, Зеф? — вопросом на вопрос ответил Эрик. Не дождавшись ответа, он удовлетворённо кивнул. — Вот и я так думаю. Животных мы не убиваем, а на человека это существо похоже отдалённо. С другой стороны подозрительных или незнакомых нашим глазам зверей мы должны ловить для исследований на предмет опасности заражения какой-нибудь дрянью. Потому мы его поймаем, посмотрим поближе, а затем передадим кому-то. Годится?

— Годится, — усмехнулся Зеф.

* * *

Через полчаса запыхавшиеся парни стояли в шлюзе химочистки. Диковинное существо сидело в стеклянной капсуле, обхватив колени и уткнувшись в них тем, что у обычных людей именуется лицом.

При первичном сканировании капсула не показала никаких признаков опасности.

Странную ношу внесли в комнату амуниции. Поднатужившись, подняли, закрепили в держатель на стене.

Обступили.

Стали рассматривать и тихонько обсуждать находку.

— Кожа-то какого странного цвета… Да и смотри, гладкая какая. Брррр…

— А уши… уши смотри: он ими, похоже, не может двигать.

— А с такими когтями разве влезешь при случае на дерево? Ужас!

— А соски ему зачем? Он же мужчина, я так понимаю? Ну, пусть даже будущий возможно… Или нет?

Пленник поднял голову, и солдаты непроизвольно отпрянули. Существо затравленно переводило взор с одного бойца на другого. Караульщики с отвращением рассматривали удивительный разрез глаз, уродливый нос, смотрящий ноздрями вниз, совершенно необъяснимое строение черепа и удивительно странный маленький рот, который гость неожиданно открыл, возможно пытаясь что-то сказать, так как послышалось довольно последовательное сочетание звуков.

Пока пришелец что-то балаболил, служивые успели рассмотреть маленькие ровненькие зубки и подивиться, как же такими зубами можно откусить хоть что-то.

— Предлагаю назвать его Котя, — послышался за спиной голос Зефа.

Все резко обернулись.

— Ты какого пост покинул? — зашипел Эрик.

— Спокойно, — поднял руки Зеф, — на мне браслет с “тревожкой”, от караулки я в двух прыжках. Мне же тоже интересно.

— А почему Котя? — раздражённо, но уже вполне спокойно спросил Эрик.

— Ну он милый как котёнок. К тому же видно, совсем маленький. Ему несколько месяцев на вид от силы.

— Милый? — удивлённо приподнял бровь и повёл ушами в стороны Дон. — Интересно. И что делать-то будем с этим “милым”? А, старший смены?

— Ну никак не угомонишься, — не выдержал Эрик.

— Не понял?

— Всё ты понял, — вздохнул Эрик. — Но ты прав. Делать нечего. Сейчас позвоню Командующему. Всё, цирк окончен, пошли на место.

— Я ещё минут пять постою, — задумчиво проговорил Зеф, всматриваясь в капсулу. -Ты не против?

— Валяй, — пожал плечами Эрик. — Но не более пяти минут.

Зеф остался со странным гостем один на один. Оба хранили молчание, пристально глядя друг в другу глаза. “А они у него него красивые — зелёные”, — подумал Зеф и подошёл к капсуле.

Существо при этом вжалось в заднюю стенку.

— Не бойся, зеленоглазый — сказал Зеф, — я тебя не обижу.

И положил ладонь на поверхность капсулы. Пришелец прищурился и, немного поколебавшись, приложил свою ладонь с другой стороны.

— Ты со звёзд? — спросил Зеф. И, видя непонимание в глазах гостя, указал пальцем на него, затем вверх. — Ты оттуда?

Пришелец покачал головой. У Зефа глаза на лоб полезли. Не может быть! Он понимает!

— Как тебя зовут? — взволнованно спросил караульный. — Меня — Джозеф.

Он приложил ладонь к своей груди, затем указал на гостя.

— А тебя?

— Костя, — отчётливо произнёс пришелец.

— Господи! — выдохнул тихо Зеф. — Ты сказал Костя? Костя!?

— Костя, — кивнул пришелец.

— Охренеть! Я с “Котей” почти угадал, — пробормотал Зеф.

Затем вновь посмотрел на пленника.

— Но кто дал тебе человеческое имя? Кто?

Существо покачало головой, давая понять, что больше не понимает ни слова.

— Зе-е-еф!? — раздалось из караулки. — Пять минут прошло две минуты назад!

— Иду! — рявкнул Зеф.

Затем повернулся к капсуле, вновь приложил ладонь к стеклу. Пришелец повторил его жест.

— Мы ещё поговорим, — сказал он и кивнул.

Пришелец кивнул в ответ.

* * *

Начальство явилось ближе к ужину. Лично Командующий, в сопровождении двух Первых заместителей, четырёх вооружённых офицеров и десятка рядовых. Зачем понадобилась такая свита, караульщикам было слабо понятно, но начальство на то и начальство, чтобы не пытаться его понимать, а выполнять беспрекословно приказы.

“Делегация” долго осматривала удивительную находку караульщиков. Затем Командующий наморщил лоб и тихо спросил:

— Кормили чем-нибудь?

— Никак нет, сир Командующий! — отчеканил Эрик.

— В туалет выводили?

— Нет, сир Командующий!

— Хм.

Эрик в недоумении оглянулся на товарищей, не понимая, что может означать это “хм”. Те пожали в ответ плечами.

— Ну что ж, молодцы! — наконец кивнул удовлетворённо Командующий. — Проявили инициативу и крепость духа! Передаём существо под заботливую опеку наших местных учёных для предварительных анализов. Пусть они разбираются и с кормёжкой, и с туалетом. Затем, скорее всего, вашего питомца повезут в Централ, где и определится его дальнейшая судьба. Прискорбно сознавать, но она наверняка незавидна. Лично я всячески против издевательств над неразумными братьями нашими меньшими.

— Разрешите обратиться, сир Командующий! — вытянулся Зеф.

— Ты что, блин, делаешь?! — зашипел Эрик.

Командующий обернулся и вперил немигающий взгляд в наглого солдата.

— Разрешаю.

— Со всем уважением, сир Командующий. Я думаю, существо разумно.

— С чего вы так решили, рядовой?

— У нас состоялось с ним нечто вроде диалога, в ходе которого выяснилось, что его зовут Костя.

В комнате повисла тишина, за несколько бесконечных мгновений которой Зеф успел вспомнить всю свою жизнь, трижды провалиться сквозь землю и трижды вернуться обратно. Но, совершенно неожиданно, тишину разорвал задорный многоголосый смех.

Смеялись долго и всласть. Целую вечность, как вновь показалось Зефу.

Утерев слёзы, Командующий сказал:

— Рядовой. Я бы оценил шутку, но вижу по вашему лицу, что она таковой не является. В другой раз я бы назначил вас бессменным караульным суток на пяток, но в честь такой находки настроение у меня хорошее. Даю вам увольнительную на два дня. Съездите в город, отдохните, развейтесь. Вся дурь выветрится из головы.

— Благодарю, сир Командующий! — не посмел перечить Зеф. — Служу Централу!

— Вот и хорошо, — улыбнулся Командующий. — Взять зверёныша. И пошли.

Двое солдат аккуратно сняли капсулу и понесли наружу. Пришелец, плача и приложив ладонь к стеклу, смотрел на Зефа.

Наконец в комнате стихло.

— Ну ты красавчик, — похлопал Эрик Зефа по плечу, — так ловко выходные выдурил.

Зеф не ответил.

* * *

А вот тут начинается самое интересное, подумал Зеф. Допустим, я выведу Котю из лаборатории. Допустим смогу провести по базе. Допустим даже удастся выехать за периметр. Что дальше делать?

Как жаль, что нет больше времени на раздумья, на подготовку. Да и чего тут сокрушаться — денег на липовые документы, к примеру, тоже нет.

Придётся импровизировать и надеяться, что два последних часа были прожиты не зря и план получился если и не идеальным, то хотя бы неплохим. Хотя выглядит всё вполне осуществимым.

А последствия?

Последствия могут быть ужасны. Дезертирство и бега до конца оставшейся жизни — самая оптимистичная перспектива. Но что делать? Ведь Командующий был прав — пришельца действительно запытают до смерти, пытаясь понять, что он такое и откуда взялся.

А если и не запытают, то жизни в стенах какого-нибудь исследовательского института в качестве подопытного вряд ли можно позавидовать.

Зеф посмотрел на часы: “20:05. Удачное время года. Уже почти совсем темно. За что и люблю осень”.

Что ж, пора.

Он собрал рюкзак, оделся и вышел из номера.

Ключ вернул портье и расплатился за сутки. Своего жилья у Зефа в этом городке не было. Была однокомнатная квартира в родном Лосе, но до него двое суток лёту с пятью пересадками. К сожалению правительство не спрашивает у бойцов, кого и куда распределять.

Зато была своя машина. Зеф любовно осмотрел свой “дозер” сорок четвёртого года и залез в салон.

Завёл мотор лёгким поворотом ключа и рванул с места.

* * *

— Зеф? Тебя чего принесло? У тебя же выходной завтра! — Ребята на КПП были, как всегда, приветливы.

— Да блин, мужики. С такой девочкой познакомился — просто загляденье. Решил, что денег не хватит. Ещё надо.

— Святое дело, друг. Дуй.

Зеф проехал между спорткомплексом и казармами, вывернул на стоянку. Припарковался у самого края. Захватив рюкзак, вышел из машины, и быстро, но легко, даже что-то насвистывая, двинулся к двухэтажному зданию лаборатории.

По пути встретил нескольких знакомых и одного офицера. Отдал честь. Подходя к лаборатории, снял с плеча рюкзак. Достал многозарядник с транквилизаторами. Рюкзак вновь забросил на плечи. Взбежал по ступенькам. Шагнул в ярко освещённый коридор.

Пока везло — на пути никого. Справа и слева за белоснежными жалюзи находились какие-то люди. Сидели за компьютерами, и дела им до того, кто идёт по коридору, не было совершенно.

Зеф быстро прошёл в конец коридора, вышел на лестничную площадку и стал спускаться на минус первый этаж.

Именно там находился исследовательский отдел, а значит — и Котя тоже.

Пока всё шло слишком гладко. Людей нет и ни одна дверь не заперта на замок. Как хорошо, что аскетичные и непритязательные учёные отказались от системы контроля доступа, небезосновательно веря, что их деятельность никому более на Базе не интересна.

Зеф открыл заветную дверь и замер на месте.

К тому, что Котя соберёт вокруг себя большое количество людей, он был готов. В многозаряднике пятьдесят патронов — хватило бы на то, чтобы всё здание усыпить. Однако то, что и Командующий со своими Первыми заместителями пожелает присутствовать при исследованиях, мягко говоря, обескураживало.

Колеблясь всего мгновение, в Командующего Зеф выстрелил первым. Не успело его грузное тело упасть, как свой недолгий путь к блестящему полу начали тела Первых заместителей.

Один за другим на пол повалилась на пол и восьмёрка учёных. Ни один из них не успел нажать тревожную кнопку на браслете.

Зеф перевёл взгляд на стол, над которым ещё пару мгновений назад возились учёные.

На нём лежал Котя. Надо отдать должное очкарикам, вымытый и на вид вполне здоровый. Хотя как именно должен выглядеть здоровый пришелец, Зеф представлял слабо, но интуиция его редко подводила.

Котя был без сознания. Причиной тому наверняка являлась торчащая игла из его вены на руке, шлангочка которой тянулась к ближайшей стене.

Зеф порылся в рюкзаке, нашёл рулон ваты и бутылочку со спиртом. Открутил крышку, смочил кусочек ваты и, приложив к ранке, выдернул иглу.

Подержал ватку пару минут. Затем достал бутылочку с нашатырным спиртом, поводил горлышком у Коти под носом. Отчего-то Зеф был уверен — физиология у пришельца очень похожа на людскую.

И не ошибся. Тот поморщился. Чихнул. Открыл широко глаза. И тут же расслабился, улыбнулся.

— Вот и отлично, — улыбнулся в ответ Зеф и снова полез в рюкзак. — На вот, одевайся.

На стол рядом с Котей легли брюки, футболка, куртка и носки. А на пол упали лёгкие ботинки.

— Надеюсь, с размером не сильно ошибся, — беспокоился Зеф, — давай, дружок, скорее.

Два раза парню повторять не пришлось. Он мигом понял, чего от него хотят и принялся одеваться.

Зеф в это время ещё раз оглядел место преступления, глубоко вздохнул и прочитал про себя молитву.

* * *

Из здания лаборатории беглецы вышли, по-прежнему не встретив никакого сопротивления. Также никто не встретился по пути к автостоянке. Зеф просто не мог поверить своей удаче.

Он сомневался в ней даже тогда, когда проезжал КПП, вполуха слушая пошлые подбрадривания вчерашних друзей по поводу девчонки, которую Зеф якобы намеревался затащить в постель.

Лишь тогда он осознал, что всё идёт как нельзя лучше, когда за спиной было добрых четыре сотни километров, а на востоке светлело небо.

Тогда Зеф свернул с дороги и, заехав в небольшую рощицу, заглушил двигатель.

Обернулся к своему необычному пассажиру, включил в салоне свет. Тот сидел и улыбался.

— Так, Котя, — задумчиво сказал Зеф, доставая из своего безразмерного рюкзака маленькую чёрную коробочку с кнопками и экраном, — у меня тут есть такая штука, называется “Мастер Лингвист”. Проще говоря переводчик. Производители утверждают, что эта штуковина знает все языки нашей планеты — в том числе уже давно мёртвые. А если языка нет, то она анализирует твою речь, фонетику и так далее, сопоставляет с тем, что есть в базе и собирает в кучу… В общем, что это я тебе рассказываю такие неинтересные вещи. Короче, если ты с этой планеты, мы должны друг друга понять.

Зеф нажал на несколько кнопок, всмотрелся в экран и удовлетворённо кивнул.

— Так, дружок. А ну-ка теперь скажи что-то. Ну, я Джозеф, ты — Костя и всё такое. Давай, бла-бла-бла-пум-бурум-бум…

То ли парень был сообразительный, то ли Зеф имел дар убедить кого угодно и в чём угодно, но пришелец заговорил. Он рассказывал много и отчаянно помогая себе жестами. Прибор же Зефа изрыгал из своей утробы какие-то непонятные, а иногда даже страшные звуки.

Солдат уже совсем думал расстроиться и разбить “Мастер Лингвист” о ближайшую сосну, как из динамика отчётливо донеслось:

— …я совсем запутался, дядя Джозеф.

Зеф подпрыгнул от неожиданности, чудом не ударившись о потолок.

— Ты разумен, — словно сделавший великое открытие учёный, проговорил Зеф. — Ты действительно разумен.

— Не понимаю, о чём вы, дядя, — безропотно отвечал пришелец. — Я, конечно, ещё многого не знаю. Мне всего восемь лет. Но я самый умный в своём классе.

— Челюсть Зефа отвисла.

— Как ты сказал?! Тебе восемь лет? И это ты маленький?

— Ну конечно.

— Но этого не может быть! Мне три года, и я зрелый мужчина!

— Ну, может в этом времени год в десять раз длиннее нашего? — резонно заметил необычайный парнишка.

— Чего “вашего”? — запутался Зеф. — В каком смысле “в этом времени”?

— Я же говорю, я запутался, — вздохнул мальчик.

— А уж я-то как запутался, — ошарашенно проговорил Зеф. — Ты хотел сказать, что ты из прошлого или из будущего?

— Из прошлого вроде бы, — подумав, сказал маленький пришелец.

— Ты хочешь сказать, что ты один из хомусов?

— Не знаю, — нахмурился Костя. На его лице отразилась яростная работа мысли. Через минуту он сокрушённо добавил. — Я не знаю, кто такие “хомусы”.

— Никто не знает. Это всего лишь гипотеза. Просто наша планета слишком стара, чтобы быть родительницей только нашей расы. Наверняка были и другие.

— Наверняка, — подтвердил всезнающий малыш и вздохнул, — Зато она так красива, ваша планета.

— Согласен. А у вас она разве не так красива?

— Нет. Уже не так. Папа говорит, что она умирает. Потому что мы, люди, погубили её. Войнами, промышленностью, просто жестокостью. Но Земля обязательно должна была возродиться вновь через много-много веков. И она возродилась, как я вижу. В вашем времени. И теперь…

Мальчик запнулся.

— Что “теперь”, Костя?

— Я хочу к папе, — потупился вдруг мальчик.

— Я помогу тебе к нему вернуться, — с готовностью выпалил Зеф, — только скажи, как ты сюда попал?

Мальчик очень долго думал и, такое чувство, что прислушивался к пению сверчков. Будто никогда ничего не слышал подобного. Кто знает, может действительно не слышал. Зеф пока не мог понять, откуда именно появился этот малыш, но он понял одно — мир тот очень жесток. Угробить такую красоту — это же кем надо быть?

Хотя, кто бы говорил? Сам ведь солдат. У самого автоматный приклад из дерева, а в дежурном снаряжении три гранаты, способные выкорчевать взрывами десяток деревьев.

Интересно. Ведь если мальчик не врёт, то он живой пример того, что люди могут сотворить со своей планетой и с собой в том числе. Он может послужить предостережением всему человечеству.

Кстати, обратил вдруг внимание Зеф. А ведь они тоже именуют себя “людьми”. Мы не зря настолько физиологически похожи, пусть и внешне совсем разные.

— Папа взял меня к себе на работу, — начал наконец рассказ мальчик, сбивая Зефа с размышлений, — и я пробрался на испытания машины времени. Они хотели переместить котёнка, а я к нему подбежал… Наверно так и получилось. Меня отправили сюда вместо котёнка.

— Ну ты же Котя, — улыбнулся Зеф.

— Угу…

— Так, коти, — послышался до боли знакомый голос, — поиграли и хватит.

Едва отзвучало последнее слово, окружающее пространство наполнилось шумом. Машину окружила по меньшей мере рота солдат, яркие прожекторы ударили в кабину.

У Зефа сердце в пятки ушло.

— Выйти из машины! — рявкнул Командующий.

И Зеф не смог не подчиниться — на ватных ногах вылез из машины и, не дожидаясь следующей команды, заложил руки за голову.

— Не стоит, — усмехнулся Командующий, — ты успешно справился с операцией, хоть и не был посвящён в её детали.

— Какая такая операция? — не веря своим ушам, спросил Зеф.

— Простая, — засмеялся Командующий, — втереться в доверие к мальцу и разговорить его. А также привести нас к его родичам, которых, как я вижу, мы не дождёмся. Потому что их тут нет. Но и так послушать было весьма интересно. А ты думал, ты такой хитрец, Зеф, что так легко похитил это существо с нашей Базы? Нет, дружок. Это мы тебя обвели вокруг пальца, а не ты нас. Но уже не суть важно. Малец отправляется в Централ. Правда, не знаю, какой пользы от него можно добиться, если он уже всё рассказал.

Со всей внезапностью, на которую только способен детский разум, Костя заговорил. Заговорила и коробочка в руках Зефа.

— Дядя командир, я не всё сказал.

— Так говори, сынок, — рассмеялся генерал.

— Говорю, — послушно кивнул мальчик. — Наша Земля там, откуда я пришёл, почти умерла…

— Ну? Ты это говорил.

— Потому мы сюда придём жить. Папа мне обещал. Вы слышите? Папа! Обещал! — отчеканил малыш.

— Что? — озадаченно спросил Командующий. Слова пришельца медленно обретали смысл, в который не хотелось верить. — Значит ли это…

Со стороны скоростной трассы раздался страшный грохот, очень похожий на гром. Тут же небо наполнил рёв реактивных двигателей. Чуть не касаясь верхушек деревьев, пронёсся самолёт неизвестной Командующему конструкции.

— Бойцы, — дрожащим голосом скомандовал тот, — быстро проверить, что там такое. Занять круговую оборону.

Десяток солдат немедленно бросились прочь из рощи — туда, где слышался страшный шум и… голоса?.. Точнее выкрики — очень похожие на отдаваемые приказы.

Остальные бойцы рассредоточились по окружности. В центре круга оказалась машина Зефа.

Сам Зеф тоже побежал к источнику шума. Как ни странно, его никто не останавливал.

Джозеф, в отличие от Командующего, так и не понял страшный смысл слов Кости. Или не хотел понимать. Уж совсем не клеилось ясное доброе личико малыша с теми картинами, что рисовало воображение Зефа, когда он слышал все эти чужие, но до боли знакомые звуки.

Потому он бежал.

Чтобы увидеть невероятную картину.

В поле, что начиналось сразу за трассой и над ним, прямо из ничего бесконечным потоком появлялись колонны солдат, внешне как две капли воды похожих на малыша Костю. Материализовывались единицы невиданной наземной и воздушной бронетехники. Да, всё это Зеф видел впервые, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о назначении всего этого добра.

— Господи, это вторжение, — прошептал Зеф, глядя на непрерывную вереницу вражеской пехоты.

— Что ты говоришь, дружище? — подал голос откуда-то взявшийся Эрик. Взгляд его был совершенно безумен, автомат безвольно волочился по земле.

— Это вторжение, — повторил Джозеф. — Наши прапращуры, от которых нам в наследство остались только их имена, захватывают нас.

— Что?! Что, не пойму…

Зеф не ответил. Он развернулся и двинулся в рощу. Происходящее просто не укладывалось у него в голове. Это дурацкий сон и ничего более. Он вот-вот проснётся и даже не вспомнит этого ужаса.

Но сухие ветки хрустели под ногами так явно, а гул двигателей был так оглушителен, что любая надежда тонула в нём безо всякой попытки удержаться на плаву.

Вернувшись к машине, Зеф застал сцену, которая окончательно выбила почву у него из-под ног.

Машина была окружена не менее, чем полусотней солдат, подобных тем, что уверенным маршем шли сейчас по полю. Командующий и все его бойцы стояли на коленях, заложив руки за голову. Лежало несколько трупов сослуживцев Зефа — чудовищные раны в их телах ещё дымились.

А рядом с Командующим стоял стройный офицер-пришелец, званием наверняка не меньший своего пленника. Он гордо улыбался и держал на руках малыша Костю. Зеф с горечью отметил удивительное сходство в лицах взрослого и ребёнка.

Костя что-то важно отчеканил, и Зеф взмолился про себя всем богам, которых только знал, чтобы “Мастер Лингвист” дал сбой.

Но прибор работал исправно.

— Товарищ генерал, — перевёл он, — операция “Затерянный малыш” успешно выполнена. Жду дальнейших указаний.

— «Операция успешно выполнена», — с улыбкой скопировал мальчика тот, кого он назвал «генералом». — Ты просто не представляешь, чего стоила мне твоя выходка, сынок! Мне пришлось приложить массу усилий, чтобы начать переброску войск сюда на год раньше — всего через полгода после твоего геройского прыжка в «time-cut»… Который, к слову, — голос офицера приобрёл грозные нотки, — всё ещё был в стадии тестирования! Тебе просто невероятно повезло, что профессор Чадов сумел внедрить систему отслеживания перемещаемых во времени объектов за неделю до твоего подвига!

Костя уже не смеялся и грустно потупил взор. Зеф глубоко дышал, ловя каждое слово. Отец мальчика продолжал:

— Мы наблюдали за твоими похождениями полгода!

— Но я ведь тут всего пару дней! — удивился Костя.

— И это очень хорошо. Потому что то, что тебе довелось бы пережить здесь в ближайшем будущем, было бы страшнейшей пыткой, на которую не заслуживают не то что маленькие дети, но и злейшие враги! Я каждый день врал твоей маме, что с тобой всё хорошо… — Тон отца смягчился. — Маленький ты засранец с шилом в одном месте… Всё же данные, которые мы получили благодаря тебе, оказались бесценными.

Он потрепал малыша по волосам.

И Костя звонко рассмеялся. Затем замолчал и указал пальчиком на Зефа.

— Только дядю Джозефа, вот этого, у которого чешуйки стали совсем белыми, не убивай, пожалуйста. Он хороший.

02.05.2011

Глупые мысли

— Серёжа! Серёженька! Его нет! — голос Маши доносился будто из иного мира.

“Потусторонняя Маша”, — невпопад подумал я, безрезультатно пытаясь сбросить с себя ошмётки сна. Получалось плохо — тело повиноваться отказывалось, мозг не понимал, зачем должен напрягаться. Моё сознание было всецело на стороне мозга. А Маша… была ли Маша? В самом деле, какие такие могут быть телефонные звонки посреди ночи?

Блин, ну и приснится же…

Однако настойчивый истеричный писк возле уха открыто намекал, что это не сон. Я разлепил левый глаз и уставился на утопающий в подушке мобильник. Экран его ярко светился фотографией симпатичной улыбчивой шатенки, а динамик продолжал тоненько что-то верещать.

Вздохнув, я подсунул мобильник под ухо и лёг на него. В таком положении можно общаться почти бесконечно — пока ушная раковина не накалится добела.

Динамик, кстати, к этому моменту замолчал, и из него раздавались отдалённые завывания и всхлипывания. А через мгновение — короткие гудки.

Я выругался, сел и набрал Машу. Ответила сразу:

— Серёжа! Как ты можешь спать?! — заорала она. — Как ты спишь, когда мы себе места не находим? Мать твою… ы-ы-ы-ы…

— Маша, спокойно, — вмиг проснулся и насторожился я. — Что случилось?

— Борька пропал, — выпалила она. — Нету его нигде. Всех уже обзвонили.

Борька — это её пятилетний брат. Сама Маша — моя лучшая подруга. Ну, то есть это я для неё лучший друг, а она для меня как бы не совсем… Очень запутано, а вдаваться в подробности не хочется. Тем более, как мы с ней уже выяснили, это всё мои “глупые мысли”…

— Сейчас приеду, — сказал я, отключился и на пару минут отдался “глупым мыслям”.

Нет, ну что за жизнь такая? Как в кино сходить или погулять, так “на это у меня есть парень”, а как трабла какая-то — сразу мне давай трезвонить. Хотя кто знает, может “парень” уже у неё сидит, утешает. Сволочь…

Стоп, одёрнул я себя. Борька пропал! Борька! Мелкий жизнерадостный хулиган с турбодвигателем вместо шила в одном месте.

Борька. Пропал.

Как так?!

Я вызвал такси и побежал на кухню. Поставив турку на плиту, бросился в ванную. Умывшись и почистив зубы, метнулся к шкафу в комнате.

Едва оделся, позвонили из службы такси и сообщили, что машина ждёт у подъезда. Чертыхнулся, побежал на кухню, снял кипящий кофе с огня. Полез в подвесной шкаф, откопал набор пластиковой посуды: вынул из пирамиды сразу два стаканчика — чтоб не жгло. Налил паривший кофе, засыпал сахар, размешал. Отнёс в прихожую на тумбочку. Обулся. Проверил, в кармане ли ключ.

Вздохнул и вышел. Захлопнул дверь и тут же вспомнил, что кофе забыл. Матеря себя последними словами, долго не мог достать из кармана ключ, зацепившийся за подкладку куртки. Справился таки, открыл дверь, схватил кофе, захлопнул дверь и побежал вниз — вечером лифт не работал, вряд ли ночью ситуация изменилась.

Выходя из подъезда, чувствовал себя так, будто прожил целую жизнь за пять минут. В машину садился, бурча под нос нечто матерное в адрес тех, кто придумал квесты — от которых, к слову, ещё недавно был без ума.

Водила только смерил меня уставшим взглядом, подозрительно задержал его на кофе, но ничего не сказал и тронулся.

Город спал спокойно. Сонно перемигивались неоновые вывески, безучастно светились витрины бутиков и магазинов, уютно чернели окна домов, а некоторые, одинокие, не менее уютно светились мягким светом настольных ламп и светильников. Или мигали синевой телевизоров.

Тихо. Спокойно. Хорошо.

В отличие от бури внутри меня. Мысли сбивались и носились во все стороны, в висках стучала кровь. Я старался не думать о том, куда и почему еду. Попереживать ещё успею, а сейчас это ни к чему. Нужно очистить голову. Чтобы мыслить трезво и рассудительно. Чтобы вообще мыслить.

Стараясь не обращать внимания на горячий кофе в руке, я закрыл глаза и попытался успокоиться. Не думать ни о чём. Прислушаться к сердцебиению, к неприятным толчкам в висках, заставить их утихнуть. Полностью расслабиться.

Всегда будет то, что я не смогу изменить. Но также всегда можно подстроиться под условия, в которых я нахожусь. Я не могу сейчас силой мысли вернуть Борьку. Но могу оставаться спокойным, думать и искать пути решения…

Настроенный подобным образом я и переступил порог Машиной квартиры. Точнее — её родителей.

Встречал отец, Егор Олегович. Бледный, сутулый, осунувшийся. Под глазами мрачно пролегли тени, а уголки губ оттянулись вниз. Другой человек, ей Богу…

— Привет, Серёга, — устало проговорил он и протянул руку.

Я крепко пожал жёсткую ладонь строителя.

— Здравствуйте. Где Машка?

Егор Олегович молча кивнул в сторону зала, из-за закрытой двери которого подозрительно не доносилось ни звука. Я разулся, привычно набросил куртку на вешалку и решительно взялся за ручку двери. Но не открыл её. Обернулся. Промямлил:

— Егор Олегыч, а этот… кхм… здесь?

Машкин отец, уткнувшийся взглядом в стену, вздрогнул, словно откуда-то вынырнул, растерянно посмотрел на меня.

— Что?.. А, Толик. Нет… В походе он где-то, недоступен.

Теперь понятно, почему она мне бросилась звонить. Нечего было себе льстить. Впрочем, можно и польстить: я-то здесь, а он-то там. Хотя сейчас, наверное, с радостью поменялся бы с ним местами.

Я кивнул и открыл дверь в гостиную.

Пожалуй, нет ужасней зрелища, чем две рыдающие в обнимку женщины. Пусть это происходит даже беззвучно. Пусть даже не вы являетесь причиной этих рыданий. Всё равно — это ужасно. Пожалуй, даже не возьмусь передать, почему и насколько. Просто скажу, что врагу не пожелаю оказаться на моём месте. Хотя, если подумать, ведь буквально пару минут назад хотел поменяться местами с Толиком.

Но он ведь хуже врага? Хуже собаки и хуже врага.

Содрогания на диване прекратились и на меня уставились две пары мокрых воспалённых глаз.

Машка вырвалась из объятий матери и бросилась ко мне. Повисла на шее.

И вот тут уже раздались настоящие рыдания. Однако при желании в них можно было различить какие-то обрывки слов и фраз.

— Ы-ы-ы-ы… Серёжа… Как же… Ы-ы-ы… Он не мог… Ы-ы-ы… Куда?.. Нет его… Ы-ы… целовала сама же… Ы-ы-ы…. на ночь… Спим же рядом… А-а-а-а…

Я мягко отстранил девушку, убрал прилипшие к её лицу волосы.

— Маш, успокойся, — сказал я. Причём настолько спокойно и даже холодно сказал, что сам себе удивился. Тут же смутился. Вздохнул и закончил: — Рассказывай.

Борьку хватились часа в два ночи (сейчас было уже начало шестого). Сперва обрыли все шкафы и кладовки и только потом начали трубить тревогу. Вызвали ментов. Те приехали на удивление быстро, а запротоколировали всё ещё быстрей.

И смылись.

Прошёл ещё часик, и Машка не выдержала — позвонила мне.

А произошло следующее. Малого все расцеловали на ночь и уложили. Что примечательно, сестра спит с ним в одной комнате.

Ночью Машка встала по нужде: какая-то мутная история с утренней отёчностью. Теперь самое интересное. Когда выходила из комнаты, брат всё ещё мирно спал на своём раскладном кресле. А когда вернулась обратно, там никого и ничего не было.

Одеяло не было отброшено, а на подушке была отчётливая вмятина — мальчик будто всосался в кресло. Я подавил жгучее желание прощупать обшивку под простынёй.

Никаких подозрительных звонков не поступало. Да и вообще за исключением пропавшего пятилетнего пацана, ничего подозрительного не было.

Я в очередной раз тщательно осмотрел комнату. Помимо разбросанных повсюду игрушек, ничего примечательного не нашёл. Впрочем, может быть как раз из-за игрушек и не нашёл. Ещё сложней было что-то найти после ментов. Те вроде бы тоже всё осматривали.

Окна закрыты. Даже заклеены. Форточки на защёлках — сквозняков в этой семье боятся. Если Борька вылезал через какую-либо из них, то защёлкнуть с той стороны не мог никак. Разве что силой мысли.

Дверь балкона тоже вне подозрений — заперта изнутри.

Да и вообще: что я выдумываю? Десятый же этаж. Никуда бы он не делся.

В мистику и инопланетян я не верил. Хотел бы, чтоб они были, но не верил. А потому оставалось одно — мальчика похитили.

Но кто? Как? Зачем? Если для выкупа, то почему до сих пор не позвонили? Да и на кой вообще полезли в эту семью? У них ни гроша за пазухой. В отличие от Толика, мелькнула неуместная мысль. Может на него хотят надавить через Машкину семью?

Да нет, у него тоже младший брат есть в конце концов. Я прогнал все мысли к чёртовой матери и вновь заставил себя думать.

Но не думалось. Потому что всё передумал. Значит нужно действовать.

Однако сказать легко, а реально действовать куда сложней. Особенно в такой непонятной ситуации. В принципе всё, что нужно было сделать, сделали и до меня: соседей обошли, родителей Борькиных корешей из садика обзвонили, милицию вызвали. С утра собирались дать объявление во всевозможные газеты и обратиться на телевидение в “Службу розыска детей”.

Ещё, подумалось, обязательно нужно заспамить Интернет фоткой Борьки и информацией о нём.

Чем я и занялся, так как от Машки и её родителей толку сейчас было мало.

Взял Машкин ноут, нашёл в “Моих документах” фотки и залез в папку “Борька”. Довольно скоро наткнулся на портрет мальчугана, перекинул его на рабочий стол и залез в инет. Первым делом разослал фотку Борьки со всей необходимой информацией по всем адресатам из почтового ящика — даже адреса, на которые когда-то слал резюме различным компаниям, не пропустил. Ничего — не повредит.

Затем я обошёл все форумы, на которых общался, создавая темы “Помогите найти ребёнка”. Оставил объявления на паре десятков соответствующих сайтов и забомбил все соцсети. Напоследок запостил фото у себя в блоге.

Когда закончил, было начало восьмого утра.

Я как следует потянулся и зевнул. В гостиной кроме меня давно уже никого не было. Может уснули наконец? Да нет, вряд ли. Заснёшь тут. Я отложил ноут и пошёл на кухню.

Семья сидела за столом. Уставшие, бледные, с красными глазами и мешками под ними. Удручающее зрелище.

— А, Серёженька… — тихо произнесла мама Маши. — Ну как дела?

На меня поднялись ещё две пары глаз: Машка и Егор Олегович. Мне показалось, что смотрят они с надеждой. Странно, ведь повода я не давал — подумаешь, в инете информацию распространил. Толку-то?

— Всё будет хорошо, Эвелина Павловна, — заверил я, — информацию о Борьке разместил везде, где только можно. Я думаю, довольно скоро будет результат.

Наглая, беспросветная ложь. Но кто упрекнул бы меня в ней сейчас?

Машка, человек более приближённый к Интернету, нежели родители, только горько вздохнула. Я тоже вздохнул и потянулся за туркой.

Пока кофе закипал, стоял у окна и смотрел на поднимающееся из-за горизонта солнце. Дом находился на самой окраине города: вдали виднелся какой-то мелкий посёлок, поля и лесные посадки. А ещё озеро с высившейся над ним трубой. Вроде мусоросжигательный завод, который иногда “радовал” незабываемыми ароматами.

Высотные дома были чуть левее, и летом из-за них восход солнца разглядеть невозможно. Но вот осенью — самый раз.

Кофе закипел, я снял его с огня, вылил в чашку и добавил молока. Бросил ложку сахара и, не спеша поколачивая светло-коричневую жидкость, вышел на балкон. Погода, конечно, стояла чудная. Пятнадцатое ноября, двадцать минут восьмого утра, а на термометре плюс четырнадцать. Значит днём будут все восемнадцать. Фантастика. За всю жизнь не припомню такой температуры в середине ноября.

Солнце уже слепило, и любоваться им стало невозможно. Я посмотрел на улицу. Машин и людей постепенно становилось больше, а ленивый их поток неотвратимо разрастался. В восемь начнётся час-пик, народ будет бежать к метро чуть ли не бегом, а машины — волочиться в тянучке.

Я сделал глоток и вдруг подумал: “Вот бы сейчас увидеть Борьку на этом тротуаре. Пусть появится из-за соседнего дома”.

Из-за угла мгновенно показался маленький мальчик — я чуть не выронил чашку. Но тут же за ним вышел мужчина, и я понял, что это просто отец и сын спешат на остановку. Я сделал глубокий вдох в попытке утихомирить вмиг пустившееся в пляс сердце…

И всё-таки выронил чашку.

Она разбилась через долгие четыре секунды о порог магазинчика посуды, что находился на первом этаже дома. И наверняка разлетелась вдребезги. А осколки и брызги наверняка задели курившего на ступеньках охранника — снизу донёсся отборный мат.

Мне было плевать, потому что Борька переходил улицу. Прежде дождался зелёного света светофора, посмотрел налево и направо, и только потом пошёл. Как полагается.

____

На работу я не пошёл. Чтобы после такого стресса, да ещё невыспавшимся идти на работу — это надо очень себя ненавидеть. Позвонил начальнику и рассказал всё как есть. И добавил, что если ему нужны доказательства, пусть прошерстит Интернет на предмет пропавших детей — обязательно наткнётся на десяток моих объявлений.

Шеф, в принципе, понимающий, но подозрительный — лучше ему всё подробно объяснять.

О таинственном исчезновении и появлении Борьки я старался не думать — сейчас было главным завалиться на кровать, а думать уже потом, после пробуждения.

Тем более, что думать было не о чем. Мальчик не помнил, как пропал и как вернулся. Он помнил, как засыпал, и помнил, как переходил дорогу. Больше ничего. Сегодня его затаскают по больницам — будут проверять психику и общее состояние здоровья. Не завидую малышу.

Но надо — амнезия просто так не случается. Определённо случилось что-то “из ряда вон”. Господи, только бы не маньяки-педофилы какие-нибудь — остальное как-то можно пережить.

Лифт всё ещё не работал, и я привычно поплёлся на двенадцатый этаж пешком. Консьержка посмотрела на меня с презрением — наверняка думала, что возвращаюсь после пьянки.

Эта больная на голову старушенция постоянно выпытывает, где я был, когда возвращаюсь домой после двенадцати ночи. Сразу же вспоминаются студенческие годы, когда жил в общаге.

Плевать. Чёрт с тобой, бабуля. Лишь бы была жива и здорова.

Придя домой, я неимоверным усилием воли заставил себя принять душ — терпеть не могу ложиться в постель без душа. Есть у меня такой пунктик. Даже если решил днём в выходной поспать, всё равно перед этим иду в душ.

В сон провалился мгновенно и без сновидений.

Просыпался тяжко и под звон всё того же мобильника. И всё та же шатенка смотрела на меня с экрана телефона. Я глянул на время — десять минут первого — и ответил на звонок.

— Привет, Маш. Что-то с Борькой?

— Нет. С ним всё хорошо.

Я ожидал, что опять услышу вытьё и причитания, но голос моей подруги был очень тих, спокоен и хрипл. И это, признаться, подействовало на меня более отрезвляюще, нежели громогласные рыдания.

— Маш, что с тобой?

— Толик… — она сглотнула, слова ей явно давались с трудом. — Толик погиб… Серёжа, что за день такой?

— Понедельник, — тяжко выдохнул я. — Слушай, Маш, думай о брате, будь с ним — я сейчас при…

— Да в порядке всё с Борькой! — сорвалась на крик она и отключилась.

М-да. День сегодня всё же странный, подумал я и пошёл варить кофе. Не то, чтобы я был расстроен гибелью Толика, скорее даже наоборот, но происходящее совсем не нравилось. Да и, честно говоря, если абстрагироваться от “глупых мыслей”, человека было жаль. Не Толика, а человека по имени Толик.

Как-то так.

Открывал двери Егор Олегович. Вопреки моим ожиданиям, он выглядел порумянившим и довольно бодрым. Не улыбался, но грустным не выглядел совершенно. Жена, Эвелина Павловна, предстала в заплаканном виде, однако мне показалось, слёзы эти не по несостоявшемуся зятю, а из-за жалости к дочке.

Так-так-та-а-ак. Уже не выдаёте ли вы желаемое за действительное, Сергей? Толик же такой весь из себя: представительный, обаятельный директор при деньгах, спортсмен наконец!

А ты кто? Клерк обыкновенный. Низшее звено.

Кстати, “спортсмен наконец” — это в точку, усмехнулся я и тут же заоглядывался — не заметил ли кто?

Никто не заметил: Эвелина Павловна пошла на кухню, а Егор Олегович поднимал с пола мою куртку, которая почему-то упала с вешалки.

Я наконец разулся и зашёл в зал.

Маша сидела на диване и смотрела в платяной шкаф. Глаза у неё были по-прежнему красные, а веки припухшие. Под глазами — знакомые мешки. С периодичностью секунд в двадцать она шмыгала носом.

Я сел рядом, взял её за руки.

Она встрепенулась. Посмотрела на меня. Уткнулась в плечо и стала шмыгать на порядок чаще, добавив мелкие сотрясания. Рыдала в общем. Ну или пыталась это делать — учитывая, что слёзы наверняка все выплакала.

Я вдруг разозлился. Не знаю, на ситуацию, на Машу или даже на Толика, который даже тем, что погиб, достал меня. Но скорее всего я злился из-за того, что она по нему плакала и наверное даже любила его. Хотя, погибни я, слёз было бы не меньше. Хотелось бы верить.

Последняя мысль меня немного успокоила, но я всё же резко сказал:

— Ладно, Маш! Успокойся. Возьми себя в руки. И расскажи, что произошло?

Она оторвалась от меня и кивнула. Я покосился на мокрое пятно на рубашке. Не все слёзы она ещё выплакала.

— Хорошо, — сказала Маша. — Я постараюсь. Звонила Настя, его напарница, тоже инструктор… Они всегда вместе в походы ходят… Сучка явно влюблена в него по уши!.. Она сказала, что Толик сорвался с двадцати метров и сломал шею. Это было ещё два дня назад, и его уже везут домой, чтобы… чтобы похоронить…

Я вздохнул. Господи, за что ж это на мою голову?

— Маш, — крепко сжал её ладони я, — не знаю, что тебе сказать. Мне сложно представить, что ты чувствуешь, но если бы что-то подобное, не дай бог, случилось с тобой, я бы сошёл с ума. Поэтому держись. А я просто буду рядом. Хорошо?

Она часто закивала и сказала:

— Спасибо, Толик. Чтобы я без тебя делала?

И опять уткнулась мне в плечо.

Мне стоило неимоверных усилий, чтобы не гаркнуть: “Какой я тебе Толик!?”

И не гаркнул.

Но подумал: “Лучше бы это была твоя очередная дебильная шутка, Толик! Тогда я отметелю тебя с превеликим удовольствием. А может быть убью”.

Я засветил Толику в глаз прямо с порога. И, пока он не успел опомниться, двинул по уху. Толик развернулся и бросился вниз по лестнице. Двумя пролётами ниже всё-таки опомнился и осторожно поднялся обратно.

На площадку перед Машкиной квартирой он уже ступал с выпяченной колесом грудью.

— Сергей, ты что это делаешь, скотина? Я тебя сейчас прямо здесь закопаю, урод! Подбил уже клинья к моей Машке, пока меня не было? Иди сюда!

Сам при этом он больше не ступил и шага. Я смерил дурака взглядом и холодно сказал:

— Тебя за твои шутки убить мало, козёл. Машка все слёзы выплакала из-за тебя — вон на рубашку мою полюбуйся. Ты чем вообще думал, когда прикидывался мёртвым?

— Что?.. — Толик опустил кулаки. — Ты о чём вообще?

— Только не надо делать вид, будто не знаешь, — скривился я, — звонила твоя напарница Настя, сказала, что ты шею свернул, упал с двадцати метров. И что тебя везут уже домой хоронить. Сегодня это было.

Лицо Толика вытянулось. Он широко раскрыл глаза, но при этом часто моргал.

Тут, грубо отпихнув меня в сторону, на лестничную площадку выскочила Машка, однако, вопреки ожиданиям, бросилась на Толика не с обниманиями, а с кулаками. Била куда придётся и материла страшными словами. Толик закрывался как мог, затем наконец подгадал момент и схватил её за руки, прижал к себе.

— Машка, ты чего? — запинаясь заговорил он. — Да я бы никогда… Зачем мне? Что это за шутки? Убью Настьку!

____

Я снова принимал душ. Злой и сонный. А после душа намеревался проспать ещё минимум три часа. И думал, что когда проснусь, до конца этого сумасшедшего дня останется всего ничего. Хватит с меня Маш, Толиков и влюблённых дур Насть. Хватит и Борьки. Кстати, я так и не заглянул к нему в комнату. Но раз сказали, что всё в порядке, значит в порядке.

Вообще интересно, за такие шутки, как Настя эта зарядила, посадить можно? Ведь если бы человек попался менее здоровый, то его и “кондратий” мог хватить. Это хорошо, что Машка здорова как бык. Глупо звучит “здорова как бык”, но тем не мене здоровее меня. Я за зиму раз пять болею всякими гриппами и ОРЗ, а она чихнёт два раза, скажет, что аллергическое и забудет.

При этом мнительная страшно. Мнительные люди, насколько я знаю, много болеют, а ей всё по барабану. Надумает всякого, конечно, накрутит себя до предела, побежит в больницу в панике, а через часок-другой возвращается, лучащаяся румянцем и бодростью. Ничем она не больна, оказывается. Сопли, опять же, аллергические, голова болела на погоду, а температура поднялась просто так, потому что “так бывает”. А сейчас её уже ничего не беспокоит.

С другой стороны, хорошо, что она сразу в больницу бежит, а не начинает себя лечить. Есть и такие.

Я вылез из душа, обтёрся и прошлёпал босыми ногами к себе в комнату. Включил сборник чил-аута* и голяком завалился спать.

Буквально на полчасика.

Потому что забыл отключить телефон и он опять наяривал. Слабая надежда на то, что мобильник сейчас сядет, поскольку давно не заряжался, не оправдалась. Я посмотрел на экран, но к большому своему удивлению не обнаружил там улыбающейся шатенки Маши. Вместо этого там светился неизвестный номер. Я с удовольствием отбил звонок и зарылся в подушку.

Телефон затрезвонил снова. Я снова отбил звонок. Но он раздался снова.

Я решил, что отвечу и уж тогда точно его выключу.

Ответил:

— Алло?

— Сергей, это Толик…

— Какой Толик?

— Ну… — замялся голос в динамике. — Машкин Толик.

— А-а-а, — протянул я, не удержался и зевнул. — Привет. Что там у вас?

— У нас всё плохо, — тихо сказал он. — Егор Михалыча скорая увезла. То ли инсульт, то ли инфаркт — я не понял.

— Какого Егор Михалыча? — не понял я.

— Как это “какого”? — возмутился Толик. — Отца Машкиного.

У меня перехватило дыхание.

— Егор Олегыча, дурак, — выдохнул я. — Я еду.

— Мы в районной…

Я отключился и пошёл одеваться.

Кофе не хотелось.

Пока ехал, пытался понять, как у пятидесятилетнего мужика, который сделает любого в соревнованиях по отжиманиям, мог случиться инфаркт? Или инсульт — неважно. Всякое бывает, сегодня переживаний на всех с лихвой хватило, но в голове не укладывалось…

Бедная Машка. С ней бы чего не приключилось — с её-то мнительностью…

Подумалось, что хорошо бы, чтобы и эта ситуация разрулилась так же, как предыдущие две
— пусть непонятно, необъяснимо, но благополучно. Ну, врачи ошиблись, например, а он на самом деле поскользнулся, упал и потерял сознание.

И лучше, чтоб на сегодня странности закончились. Лучше, чтоб вообще закончились, но главное, чтоб сегодня.

Хотелось всё-таки выспаться. А то завтра уже от работы отмазаться не получится. Не поверит шеф в мои приключения. Ибо нефиг замудрённые объяснительные придумывать, когда опаздываю. С моей способности сочинять всё управление тащится. Мне и самому это по приколу, но, как выяснилось, у фантазии есть обратная сторона — однажды тебе не поверят.

Машку с Толиком я встретил у входа в больницу. Улыбчивые, они сидели на лавочке. Машка взорвалась здоровым, беззаботным смехом, и меня пробрала злость.

Я подошёл. Громко прокашлялся.

— О, привет, Серёжка, — радостно отозвалась Маша, даже не подумав встать и обнять меня. Или хотя бы чмокнуть в щёчку. Вот коза! — А у нас всё в порядке.

— Я заметил, — буркнул я. — Что случилось? Я слышал, инсульт у отца.

— Просто обморок, — покачала головой Маша. — Его сейчас выписывают. Сейчас они с мамой выйдут.

— Вообще-то обморок — это тоже очень плохо, — хмуро возразил я, — это значит мозговой кровоток был нарушен.

— Да, — погрустнела Маша, — это от переживаний. Спазмы сосудов. Всё же это лучше, чем инсульт, правда?

— Правда, — вздохнул я и посмотрел на Толика.

Тот молчал и глупо улыбался. Я перевёл взгляд на Машку — очень похожее выражение на лице. Может они действительно подходят друг другу?

Так, прочь “глупые мысли”. Прочь!

— Серёжка, — сказала вдруг серьёзно Маша. — Ты заметил, что всё налаживается, едва только ты приезжаешь?

— Сейчас всё наладилось раньше, — буркнул я, даже не задумавшись над её словами.

— Ну ладно, — согласилась Маша, — налаживается после звонка тебе.

Толик уже не улыбался. Просто молчал. И всё равно выглядел глупо. Как бы мне полегчало, если бы я двинул его сейчас. Но нельзя — я ведь приношу радость, как оказалось. Теперь нужно держать марку.

— Такой сумасшедший день сегодня, — продолжала Маша. — Знаешь, все мечтают о дне исполнения желаний, а у меня прям какой-то день сбывшихся страхов. Но ты их все развеял. Спасибо тебе, Серёжка.

— А я думал, это он развеял, — с ехидцей сказал я, кивнув Толика.

Маша густо залилась краской.

— Толик само собой. Но ты не скромничай.

Толик смотрел в сторону. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Я самодовольно улыбнулся. И вдруг замер, осенённый догадкой.

— Маш, — вкрадчиво начал я, — а расскажи-ка нам с Толиком о своих страхах? Что за день сбывшихся страхов?

— Да что тут рассказывать? — хихикнула Маша. — За Борьку я стала бояться давно уже. Всё думала, что он пропадёт куда-то, потеряется. За Толика вот постоянно боюсь, что он убьётся там в своих походах. Ну а за отца сегодня начала переживать — ты же видел, как он тяжело переносил исчезновение Борьки.

Я-то видел, подумал я. А ты видела? Ты поняла вообще?

Да нет, глупости. Фантазёр. Невыспавшийся фантазёр. Чудес не бывает. Не бывает инопланетян и привидений. Обмороки бывают, идиотские шутки — тоже. И мальчики исчезают… Но… Стоп-стоп-стоп. Случай с Борькой единственный, которому не нашлось рационального объяснения. Пропал и появился. Почему?

Потому что я не придумал этого самого объяснения? Восстановим-ка всё в памяти. В случае с Егор Олеговичем я пожелал, чтоб это была просто потеря сознания от удара. А оказалось — обморок. Ладно, похоже. С Толиком я понадеялся на глупую шутку. Это и оказалось шуткой, правда не его, а влюблённой в него дуры.

Было б за что любить идиота…

Так, глупые мысли, глупые мысли… Что там ещё?

С Борькой я ничего не придумал. Так как не смог понять, каким образом он исчез и что с ним могло случиться. А потом просто захотел, чтоб он появился.

И он появился.

Я посмотрел на Машу и Толика. Те смотрели на меня. Оба глупо улыбались.

— Серёга, ты смешной, — заявил Толик.

— Какой я тебе “Серёга”, козёл? — не сдержался я.

Толик рванул со скамейки, но, как и следовало ожидать, остановился возле меня, не решившись ударить. Машка вскочила следом, однако пока молчала. Обидно наверное за мужика своего — хочет, чтоб сдачи дал. Иуда, блин. В смысле Иудица.

— Сергей, ты меня достал, — распинался тем временем Толик, — ещё одно некрасивое слово в мой адрес, и я тебе всю морду разукрашу!

Меня осенило.

— Точно! — воскликнул я. — Толик, разукрась. Двинь меня!

— Что? — озадачился тот.

— Ты чего? — спросила, в свою очередь, Машка.

— Да двинь ты, — рявкнул я и добавил для верности, — ссыкун.

— Ах ты сволочь! — набрался-таки смелости Толик и ударил меня в нос.

Я сел задом на асфальт и схватился за нос. Он болел и явно норовил начать истекать кровью. Что через пару мгновений и сделал. Я не спеша достал платок и приложил к носу.

Поднялся. Пробормотал:

— Всё-таки не сплю. Спасибо, Толик.

Затем посмотрел на Машку. Какая же она всё-таки красивая. Глупая, наивная, но красивая. Неужели я её только за красоту люблю? Не может быть. Да и ведь не была же глупой. Ведь как интересно было с ней общаться. Куда это всё делось? От Толика своего скудоумия набралась? Может быть. Или я поумнел? Нет, льстить себе нехорошо. Но как ещё всё объяснить?

Действительно глупые мысли. И я наверное никакой не умный, а совсем глупый, если люблю её.

Я запрокинул голову, прижал крепче к носу платок и прогундосил:

— Дадь бы дебе здачи, Долик, да не буду.

Толик мгновенно напрягся. А Маша рявкнула:

— Вы ещё поубивайте друг друга, идиоты!

Меня прошибло холодным потом. С огромным трудом я подавил желание сорваться с места и убежать подальше. Однако злость поборола страх.

— Думай, что говоришь! — рявкнул я в ответ. — Думай, о чём думаешь и что говоришь! Мало тебе, что ты натворила?

— Что ты несёшь? — вновь начал закипать Толик.

— Да закройся ты! — крикнул я. — Лучше подумай. Подумайте оба. Маша боялась потерять Борьку и потеряла. Маша боялась потерять Толика и потеряла. Маша боялась, что отца хватит приступ и тот его хватил!

— Ты хочешь сказать… — пробормотала Маша. — Но ведь всё хорошо кончилось…

Я кивнул.

— Ты сама сказала, почему всё хорошо кончилось.

— Из-за тебя? — неуверенно предположила она.

Я снова кивнул.

— Наверное. “Если веришь, сказка оживёт”. Только ты веришь в одно, а я в другое. Сегодня действительно день исполнения желаний. Только извращённая форма какая-то этого дня.

— А почему это произошло именно с нами? — хлопала ресницами Маша. Затем глупо хихикнула и махнула рукой. — Да ну. Что я говорю? Бред какой-то. Не верю.

Я только пожал плечами.

— Конечно, бред. Но у тебя есть другое объяснение? С другой стороны, кто сказал, что это происходит только с нами? Сколько в мире несчастных случаев? А сколько счастливых? Может все они и происходят из-за таких, как мы. Просто никто на это не обращает внимания. Не везёт и не везёт. Чёрная полоса, белая полоса. Другое дело, что такие тандемы вроде нас с тобой редко наверное попадаются. И вот это действительно везение — не зависящее от нас.

— Не верю, — подал голос Толик. — Я никуда не падал, шею не ломал.

Я посмотрел на него. Он выглядел очень грустным. Даже вызывал жалость. И я сжалился. Пояснил.

— Фантастику надо читать. Есть такое понятие, как “временная петля”. Хотя не уверен, что здесь оно подходит. Но очень похоже. Ты действительно должен был погибнуть, согласно опасениям Маши, но моё вмешательство изменило ход мировой истории, и твоя гибель обратилась глупой шуткой.

— Прям-таки “мировой”? — усмехнулся Толик.

— Прям-таки, — огрызнулся я.

— И что же делать? — спросила Маша.

Я вздохнул. Посмотрел на пасмурное небо над больницей. На светлое пятно садившегося солнца. И улыбнулся.

— Выводы таковы. Нам с тобой, Маш, нужно всегда быть вместе. Тогда всё будет хорошо. Это самый идеальный вариант. Кроме того, я тебя люблю и сейчас официально предлагаю стать моей женой.

Челюсти Маши и Толика отвисли одновременно. Однако Толик опомнился быстро, и, вмиг залившись гневной краской, бросился на меня. Я ушёл с линии атаки по диагонали и оказался за его правым плечом. При этом моя правая ладонь упёрлась ему в основание носа, а моя нога оказалась у него под коленкой. Дальше всё произошло очень просто и быстро.

Толик лёг лицом в асфальт, а я стоял на его спине коленом и аккуратно выкручивал ему руку.

Поверженный стал стучать ладонью по земле и кричать:

— Всё-всё! Я больше не буду! Ты победил.

— Спасибо.

Я аккуратно встал и помог подняться Толику. Он отошёл, сел на лавочку и отвернулся. Маша не сводила с меня широко раскрытых глаз. И что было в них, прочесть сейчас было невероятно сложно. Удивление? Да. Испуг? Нет… Быть может какое-то иное чувство? То, о котором я мечтал?

— Неужели я такая глупая? — вдруг сказала она.

Я оглянулся на Толика и злобно улыбнулся. Затем взял её под руку и отвёл в сторонку на несколько шагов.

— Полагаю, да. Ты — глупая. Пока ещё. Но ты не всегда такой была. Не знаю, как, но… м-м-м… Толик каким-то непостижимым мне образом произвёл на тебя впечатление. Наверное он показался тебе не только обаятельным, но и очень умным. А ты боялась казаться глупой. И сама знаешь, что может происходить с твоими страхами. Я, честно говоря, тоже удивлялся, не мог понять, за что тебя полюбил. Вспоминал, какой ты была и не понимал. Но теперь всё будет в порядке — это было просто временное помешательство. Ты была ослеплена любовью… мнимой любовью… точнее… э-э-э… просто незначительным увлечением. А на самом деле всегда боялась себе признаться, что любишь меня.

“Только бы сработало! Только бы сработало!” — металась в мозгу мысль.

— Да? — глупо спросила она.

— Да, — кивнул поспешно я. — Именно так, ты боишься любви ко мне.

— Странно, — улыбнулась она. — Я никогда раньше об этом не задумывалась. О том, что люблю тебя.

— Ну, это сидело глубоко в твоём подсознании, — продолжал я, боясь упустить момент, — а теперь, когда я тебе признался в любви, ты наверняка ощущаешь этот страх. И наверняка любишь.

Я закусил губу, ожидая её реакции.

— Да. — Это уже был не вопрос, а утверждение. Тихое, неуверенное, но утверждение.

— Маш, — наконец дал я волю чувствам и обнял её. — Нам нужно быть вместе. Неужели ты не понимаешь?

— Да, — произнесла она уже более уверенно и прижалась ко мне.

На миг я заволновался, действительно ли она меня любила или полюбила только что — с моей, так сказать, подачи? И решил, что любила. А как иначе? Кому она всегда звонит?

Мне, а не своему “для этого у меня есть парень”.

Я оглянулся на лавочку — Толика не было. И хорошо.

— Серёж, — задумчиво позвала Маша.

Я отстранился и с удовлетворением отметил знакомый “Машкин умный взгляд”.

— А?

— Я тут подумала. А вдруг все-все людские страхи начнут сбываться? Это же ужас что начнётся.

Улыбка спешно покинула моё лицо. Пожалуй, я погорячился с выводами. Не так уж она умна. Но я всё равно её люблю. Почему-то.

— Маш, блин, ну ты думай… — начал было я, но замолчал, наткнувшись на невинно-удивлённый взмах ресниц. Вздохнул.

Потом взял её за руку и потянул ко входу больницы. Родители что-то задерживались. И очень не хотелось думать, почему.

Наверно меня вообще в тот момент должны были мучить нелёгкие мысли. О будущем, например.

Повторится ли этот день когда-нибудь?

Может завтра?

А может таким адом обернётся вся жизнь?

Но думал я только о Машкиной руке, которую крепко держал.

Такие вот глупые мысли.


*Чил-аут (от англ. Chillout, Chill out music) — стиль электронной музыки, название которого произошло от английского сленгового слова to chill: остынь, расслабься.

Ещё день

Подключившись, видео-клиент услужливо высветил ближайшие дни рождения. Я закрыл назойливое окошко и пробежался взглядом по контакт-листу. Народу было немало для половины первого ночи. Но болтать ни с кем не хотелось.

Я сонно потёр веки и свернул программу. Если уж убивать время, то с пользой. Например поискать квартиру в районе поприятней. Или работу — с зарплатой поприятней…

Несколько секунд поразмышляв, я начал вбивать в поисковике “сниму квартиру в…” Но закончить не успел — трей замигал входящим звонком.

Я вздохнул, обречённо кликнул по значку в виде телефонной трубки. Развернулся прямоугольник окна, явив озабоченную физиономию друга Сани.

— Привет, Влад, — выпалил он. — Ты давно в сети?

— Привет. Да вот минут пять как.

— Напоминалка дней рождений выскакивала?

— Да, — озадаченно ответил я.

— Не заметил ничего такого?

Выражение лица друга мне совсем не нравилось. Это была не озабоченность. Тревога. Губы сжаты, взгляд сосредоточенный, и глаза раскрыты немного шире, чем обычно — а обычно он любитель покорчить из себя “умного” с эдаким задумчивым прищуром.

— Дружище, ты чего? — не выдержал я.

— Влад, в напоминалке высветилось, что сегодня днюха у Вадима!

— Да ты что? — обрадовался я. — Он вписал в визитку дату рождения?

Наш замечательный друг Вадим никогда не праздновал дней рождений, и никто не знал, сколько ему лет. Закон ведь позволяет даже в паспорте не указывать дату рождения, да и в любом другом документе тоже. Хотя конечно же информация имелась в паспортном столе, в полиции и Министерстве разрегистрации. И по требованию выдавалась интересующимся по специальному разрешению — ну, например, работодателю гражданина…

Удивляться нечему — такая скрытность давно стала нормой. Некоторые даже добровольно шли в Центр памяти и стирали информацию об этом злополучном дне и количестве прожитых лет. Прописная истина в действии: меньше знаешь — крепче спишь.

Признаться, я и сам хотел сходить туда лет через двадцать…

Тут-то меня и прошиб холодок. Лоб немедленно взмок.

— Саня, сколько ему? И когда?

— Сто. Сегодня.

— … твою мать! — вырвалось. — Выходит дату он прописал незадолго до того, как мы с тобой вошли в сеть? Иначе ты бы ещё вчера заметил.

— Угу. Не любит уходить по-английски.

Грустная улыбка Сани пробрала до мурашек по спине — холодных мурашек с липкими влажными ножками.

— Я уже звонил ему, — продолжал Саня, — звонил жене… Настя сейчас обзванивает всех знакомых, родственников. Вадима нигде нет. Она, кстати, тоже в шоке. Ничего не знала. Детям, понятное дело, не говорила.

— Надо же, он на тридцать лет старше меня, — ляпнул я невпопад.

— И на тридцать пять меня… Что делать будем?

— Во сколько он родился?

— Откуда мне знать? — удивился Саня.

— Да, действительно, — вздохнул я. — Будем надеяться, что хотя бы не с утра. Нужно найти его. Он не должен уходить так… Это его право, конечно, но он не должен быть один в этот момент… — Я замолчал, где-то в груди всколыхнулось сомнение, нервно подёргивая крылышками. Спросил неуверенно: — Или должен?

— Кто знает, — неопределённо ответил Саня, — но я эгоист и не хочу даже предполагать, что больше не увижу друга. Это нужно мне. И тебе, я вижу, тоже.

Я только кивнул. Сомнение не давало покоя — уже отчаянно и часто взмахивало крыльями, ударялось раз за разом о грудную клетку.

Нельзя лезть в чужую жизнь. Нельзя. Но ведь жена-то имеет право! — тут же подсказало лазейку сознание. Ведь она и есть его жизнь. А значит разыскивая Вадима, мы помогаем ей.

Я поделился мыслью с другом.

— Ты прав, — ободряюще заключил Саня. — Подключаемся к поискам. Я еду к нему на работу, а ты пройдись местам, где вы с ним любите бывать… голубки…

Вечно это дитё обижается на нас, когда не берём его в свою песочницу. Но так уж сложилось. Вадим мне словно брат… А Саня просто друг. Хороший и надёжный, но друг.

Он отключился, а я ещё некоторое время просидел, бессмысленно глядя на матовую поверхность Сатурна — на рабочий стол транслировалось изображение с веб-камеры на орбите планеты.

И пошёл одеваться.

В десять утра, помятый и вонючий от застоявшегося пота, я приплёлся домой. Разделся, бросил одежду в стиралку и влез в душ. Два раза порывался заснуть стоя — чудом не упал…

Вадима нигде не было.

Я обошёл все озёра в центральном парке, со страхом заглядывал чуть ли не под каждый куст, пробежался по набережным и мостам, осчастливил своим присутствием все ночные бары, которые мы с Вадимом облюбовали. Потом даже взял такси и слетал к нему на дачу, обошёл соседей — которых знал и которых не знал…

Прочесал вдоль и поперёк близлежащие посадки.

Меня два раза хотели ограбить, а один — по-моему даже изнасиловать. Спасли быстрые ноги: в школе и институте первенство города всегда было за мной.

Нужно было срочно поспать. Хотя бы час. Я сделал всё, что мог. Узнать бы только, как дела у остальных.

Список контактов видеофона долго не хотел фокусироваться, и я напрягал свои воспалённые глаза так, что казалось, они вылезут и сами будут нажимать на кнопки дисплея.

Такой же красноглазый и нервный, Саня ответил незамедлительно. Дал краткий отчёт: нет, не дозвонились; нет, не нашли; нет; нет; нет…

В сон я провалился мгновенно. Мне приснился мой День Рождения. Было много гостей и подарков. Было весело и шумно. Был огромный торт с неимоверным количеством свечей. Я силился их пересчитать, но где-то на восьмидесяти пяти сбивался и начинал заново. Все улыбались и терпеливо ждали. И только Вадим сидел, потупившись в пол.

Затем он поднял взгляд и зло сказал:

— Прекрати. Ты ведь знаешь, что их сто.

Смысл его слов мгновенно дошёл до сознания, но ужаснуться я не успел — в дверь позвонили. Звонили долго, настойчиво, успокаиваться не желали.

Я зло поднялся из-за стола, попросил Саню нарезать торт и пошёл встречать незваных гостей…

…Проснулся. Звонок продолжал наяривать. Я вскочил, моля всех богов человечества, чтобы это был наш несчастный именинник. Но одного взгляда в окно хватило, чтобы понять: я продрых часов восемь-девять. Вадима скорее всего уже не было…

Халат долго упрямился, пряча от меня дыру правого рукава. Наконец я справился, завязал пояс и побежал к двери.

На пороге стояли двое. В дорогих, с иголочки костюмах, белоснежных рубашках и чёрных галстуках. Один низенький — мне по грудь, другой высокий — я ему по подбородок. Низенький был худощав, высокий — полон, лицо его лоснилось жиром.

Коротышка протянул какую-то карточку. Я ознакомился: удостоверение инспектора розыска Министерства разрегистрации.

Бред какой-то. Что за розыск?

— Можно войти? — спросил толстяк.

Я провёл их в гостиную, предварительно заставив разуться. Ни чаю, ни кофе не предложил. Они недовольно нахмурились, но ничего не сказали.

Мелочь, но как приятно!

Маленький словно уловил ход моих мыслей, горестно вздохнул и сказал:

— Я Юрий Борисович…

— Я видел…

— …а это, — он указал на коллегу, — Борис Аркадьевич. Мы действительно из министерства. Действительно разыскиваем…

Коротышка замолчал, явно подбирая слово…

— Кого? — подогнал его я.

Инспектор прокашлялся.

— Разрегистрированных.

Я ужаснулся.

— Так что… трупа Вадима до сих пор не нашли?

— Э-э-э… нет. Вадим, несмотря на то, что родился сегодня в полпервого ночи, ещё жив.

Новость не укладывалась в голове. Новость взорвала мозг и разогнала сердце безумной радостью: Вадим жив. Почему, по какой причине — неважно. Главное жив. Эмоции отразились на моём лице и тут же своеобразно спроецировались на физиономии гостей. Они хмурились.

— Я вижу, вы рады за друга, — грустно отметил большой Борис Аркадьевич. — Но ведь, простите, перед смертью не надышишься. Мы обязаны найти вашего друга и… кхм… умертвить. Вы ведь учили историю. Знаете, что было девятьсот лет назад, спустя тысячелетие после обретения людьми долголетия… Перенаселение, голод… Ужасное время…

Угу, знаю, идиот! Это курс истории за пятый класс… Но что ты сказал?.. “Умертвить”?

Мне стоило огромного труда сдержать себя и не впечатать пятку в наглую харю Бориса Аркадьевича. Положение было самое удобное — он сидел, я стоял…

— Мы сразу хотим вас предупредить, — продолжил мелкий Юрий Борисович, — что после нашего разговора вы обязаны посетить Центр памяти, где вам сотрут воспоминания о том, что вы сейчас узнали. Я думаю, вы прекрасно понимаете, что вся эта история не должна выйти за пределы вашей квартиры… Направление я оставил в прихожей на тумбочке.

Но я не мог сосредоточится на том, что говорил сотрудник самой ненавистной государственной структуры. Смотрел на его мерзкое лицо и хотел в него плюнуть всей той дрянью, что накопилась в моей душе за последние сутки. Страх, потрясение, усталость, боль — всю прошедшую ночь. Даже радость от того, что Вадим жив… И особенно безнадёгу от того, что он умрёт…

Чтоб ты убился с разбегу, сволочь долголетняя!

Ходят слухи, что Министр разрегистрации — современник тех самых событий, о которых рассказывают в пятом классе на уроках истории. Потому что мол не должно человечество забывать, какой ужас тогда пережило. Только твёрдой и закалённой рукой, хозяин которой заглянул в ту пропасть, можно подписывать свидетельства о смерти — то есть “разрегистрировать граждан”.

Прочим сотрудникам — таким вот юриям борисовичам и борисам аркадьевичам — тоже, говорят, перепадает от работы в Министерстве. Они живут то ли по сто пятьдесят, то ли по двести лет.

— Что вам надо? — спросил я коротышку.

— Да всё то же, что обычно спрашивают при пропаже человека, — пожал плечами тот. — Расскажите всё, что вам известно о друге. Ну, хотя бы его любимые места.

Я показал, где пришивается рукав:

— Идите-ка вы, господа МакКлауды! Не скажу я ничего. И это законно.

Юрий Борисович поиграл желваками, скривив губы в злобной гримасе, порывисто поднялся.

— Ваше право, — буркнул он, — но потом, если что, не обижайтесь. Пойдёмте, Борис Аркадьевич.

Незваные быстро направились к выходу. Хлопнула входная дверь. Я вздохнул, опустился на диван и закрыл лицо руками.

Через пару минут вновь щёлкнул дверной замок. Я вскочил. Лишь несколько человек могли открыть двери моей квартиры. Брат с сестрой и Саня с Вадимом. Больше никого замок не пускал.

Задумчиво вертя бутылку пива, в комнату вошёл Вадим. Во второй руке он держал увесистый пакет, по очертаниям которого можно было догадаться, что разговор у нас будет долгим.

Именинник рассеянно улыбнулся:

— Присядем на дорожку?

___

Сигаретный дым клубился под потолком. Из колонок лилось что-то очень старое и красивое. На кофейном столике сгрудились десять пивных бутылок. Четыре уже были пусты, ещё две стояли откупоренные и начатые. Лежала мятая газета с тремя сушёными рыбинами и горой из костей и хвостов…

— Не может быть, чтобы ты ходил в Центр памяти, — недоверчиво сказал я, затянувшись. — Ты же… сильный.

— Смерти все боятся, — вздохнул Вадим. — Но это неважно. Я пошёл стереть воспоминание о дате рождения. И получилось. Но через год я всё вспомнил, представляешь? Суеверие взяло верх, и я махнул рукой — мол, не судьба. Вчера весь вечер шарился по инету, заполняя визитки везде, где наследил: сайты фотографий, форумы, различные болталки. Пусть знает народ, что меня больше нет, не обижается, если я не отвечаю на письмо, например… А когда подошло время, быстро смылся в центральный парк на озеро. Не хотел, чтоб жена дома меня нашла… или, ещё хуже, кто-то из детей… Но наступило время моего рождения, а я всё так же сидел и смотрел на лунную дорожку… И тут-то меня прошибло… Отчего мы умираем? От того, что ещё при рождении нам в мозг закладывают программу: по истечении ста лет отключиться. И мозг это делает, отключается. А тогда в Центре памяти у них видать что-то глюкнуло. И вместо одной информации мне затёрли другую — вот эту самую программу… Ведь обе процедуры связаны с датой рождения…

Вадим помолчал. Отодрал со спины рыбины кусок мяса и с наслаждением отправил в рот. Запил пивом. Посмотрел на меня.

— А потом я бродил по городу…

— Вадим… — начал было я.

— Убегать не буду! — почти выкрикнул он, угадав мои мысли. И, уже мягче, продолжил: — Найдут. К своим не пойду — очень больно. Но моя боль ладно. А их такой боли подвергать… Лучше так… вдали от глаз… легче должно быть…

Я молчал. Хотелось что-то сказать: ободряющее, решительное, предложить что-нибудь обнадёживающее и правдоподобное. Но все слова перепутались и застряли где-то глубоко. Даже не знаю где.

Сказал Вадим. Как раз таким ободряющим тоном.

— Да ладно, брат, не кисни. Я ведь прожил на целый день больше.

И сразу тренькнул дверной звонок. Неуверенно, даже жалобно. Замолк и надрывно зазвонил снова…

Свободный человек

Корп подкрался и надавил охраннику на точку нгу. Подхватил уснувшего соплеменника, затащил за большой валун и там, под раскинувшимся колючим кустом гаи, аккуратно уложил.

Ничего с ним не случится, оправдывал себя Корп, очнётся через несколько ха. Конечно, голова будет болеть, но после Дня Великого Тинха, когда все напиваются терпкого суа до умопомрачения, бывает и похуже.

Глубоко вздохнув, Корп шагнул в прохладную пещеру. Он давно всё для себя решил. Но мрачные мысли не отпускали. Конечно, пойти против Них — великий грех, и возможно Корп будет плыть целую вечность в мучительных водах Сонг Чет, но народ — его народ — должен узнать правду. Он должен быть освобождён. Ведь право выбора — это и есть свобода!

Хочешь — возделывай землю и выращивай рутабагу, хочешь — загоняй в лесу грозного суту, хочешь — ныряй в реку и собирай траи, а хочешь — занимайся и тем, и другим, и третьим. Жизнь длинная — всё можно успеть. А что совсем немыслимо: если хочешь — ничего не делай, а отправляйся странствовать по миру, дойди до самого горизонта и умойся в водах великого, бескрайнего Дуонга.

Великий Тинх, слово-то какое красивое — “странствовать”! Мыслимо ли, что ещё вчера Корп его не знал?

Да и что мог знать низший воин, уделом которого была охрана границы и отражение набегов безумных даманов? Впрочем, не более безумных, чем некогда сам Корп.

Рудники пахли интересно. Но резко и неприятно. Были здесь запах пота и запах пыли, был запах совершенно незнакомый, но отдалённо напоминающий суа. И был запах смерти. Так пахнут павшие воины через несколько дней. Предавать забвению нашедших смерть в бою запрещено. Можно лишь оттащить подальше от города.

Что за глупость, неожиданно для себя подумал Корп. Подумал и удивился. Вот и ещё одно из уложений Великого Тинха он поставил под сомнение. Но луч Синего Солнца, как предписывалось, не покарал Корпа.

Не значит ли это, что нет и в помине никакого Тинха?

Мысль Корпу понравилась, и он улыбнулся.

Впереди маячил силуэт ещё одного охранника. Как назло тот стоял лицом к выходу. Корп прятался за выступом всего в каких-то пяти мет от него. Что ж, открытого поединка не избежать. А сколько ещё охранников внутри, интересно? Но этого Корпу было не положено знать. Точно так же, как и этот охранник не знает, кем и каким образом охраняется граница. И потому при появлении кого-либо на территории рудников без пера птицы Чим в волосах должен убить нарушителя без промедления.

Едва эта мысль проскочила, Корп тихонько хлопнул себя по лбу — жест тоже для пограничного воина новый. Ну конечно, достаточно было всего лишь раздобыть перо, и всё было бы гораздо проще. Странно, даже после того, как Корп освободился, у него и мысли не возникло о том, что он может хоть как-то уподобиться Им. Ведь Они — святы, а воля Их — нерушима.

Ха! Как бы не так! Теперь всё будет по-другому.

Корп решительно оставил своё укрытие и пошёл прямо на охранника. Тот встрепенулся, крикнул “Чужой!” и бросился молча на воина. Вооружён он был так же, как и Корп — коротким мечом.

Посыпались первые удары, на которые Корп умело ответил, а за спиной охранника замаячили ещё несколько человек. Но вступить в бой они не смогли: слишком узкий проход — только по очереди.

Во время поединка Корп пытался достучаться до рассудка охранника:

— Терн, я тебя узнал! — кричал он. — В детстве, когда нас ещё не опоили зельем пхан-луон, мы с тобой играли в хищника и жертву. Ты прятался, а я тебя выслеживал. А потом наоборот… Терн, опомнись! Есть не только рудники! Ты можешь не только их охранять! Ты можешь вообще ничего не охранять! Терн, меня зовут Корп! И я свободен!

Но охранник, казалось, не слышал. С завидным спокойствием он продолжал рубиться, тесня Корпа к выходу из пещеры. Остальные — их было пятеро — продвигались следом. Ещё несколько мет, и Корп выйдет на открытое пространство, где ему не справиться со всеми.

Но, как ни странно, пограничного воина это сейчас заботило меньше всего. Он думал, что если скажет Терну правду, откроет ему глаза, тот всё вспомнит. Но ошибся.

* * *

Корпа сменили, и он лёг спать. Уснуть не удавалось. Не потому, что даманы могли напасть в любой момент.
Пограничный воин настороже всегда — даже, когда спит.

Нет, дело не в даманах.

А в той маленькой звёздочке, которая вдруг появилась на небе и медленно плыла с юга на север.

Сначала Корп смотрел на неё, ни о чём не думая. Тоданы не умеют думать. Они действуют. Есть меч, есть копьё, есть лук. И есть граница. Её нужно защищать.

А чтобы быть способным защищать границу, нужно есть, спать, справлять нужду и упражняться во владении оружием. И ещё молиться.

Лишь раз в год граница пустеет: когда воины отправляются в город — лицезреть и слушать Их, праздновать День Великого Тинха и пить суа. Нападения можно не опасаться — нет народа, который бы не почитал этот день. На площади собираются все: воины, строители, рыболовы, охотники, рудокопы, землепашцы, травники, повара и все женщины.

От суа становится легко и радостно, на лице сама собой появляется улыбка. Бьют барабаны, играют виолины и онг-сао. И тогда весь народ тоданов становится един в священном танце во славу Тинха. Во время танца женщины выбирают мужчин и сливаются с ними в сугиао, чтобы род тоданов продолжался.

А с первым лучом Красного Солнца на ступенях Дома Тинха появляются Они. И кажется, что свет льётся от их белоснежных одеяний и перьев Чим. Наступает сладкая тишина. Одна из Них поднимает руку и начинает говорить. И речь Её не прекращается до первого луча Синего Солнца…

Корп поймал себя на том, что пытается вспомнить, что именно говорит Она. И — самое главное — как же выглядят Они?

И не вспомнил.

А маленькая звёздочка всё плыла по небосклону. Она была непохожа на другие, мерцающие, но всё равно кажущиеся безжизненными. Ей не было места в мире, в котором существовал Корп. Вот уже пятнадцать лет он на границе, и почти каждый раз видит перед сном звёздное небо — если оно безоблачно. Но никогда ещё он не видел движущейся звезды. Это было странно. Об этом хотелось думать. Но от этого болела голова. Словно он, Корп, бился ею о стену, и от этого стена рушилась. А в образовавшуюся щель уже пробивался свет…

В этом году на День Тинха он не пил суа. Это было ново, странно и интересно. Корп никогда не отказывался от чего-то. Пограничный воин знал, что должен делать. Точнее даже не знал — а просто делал. Но в этот раз всё было по-иному. С того дня, как ему исполнилось четырнадцать и он отпил из общей чаши пхан-луон с другими подростками, первый раз что-то изменилось.

Просто удивительно, что Корп это вспомнил. Именно этот день, когда он выпил зелья. До и после не помнил ничего. А этот день помнил. И вчерашний помнил, и предыдущие четыре дня — с тех пор, как увидел плывущую звезду. Разум смутно подсказывал, что так уже когда-то было. Когда-то он мог жить по-настоящему. Как начинает жить сейчас.

Всё можно вернуть. Он этого хочет. Впервые он чего-то хочет, а не просто слепо действует потому, что иначе быть не может.

Может быть иначе. Может!

И он не пил суа, пожирал глазами всё, что видел, и старался запомнить. Лица соплеменников, их одежды, даже расположение улиц и дома, в которых живут женщины. Кстати, женщины отличались от мужчин. Они, похоже, были вольны в своих действиях: разговаривали и смеялись, шли, куда хотели и делали, что хотели. И возились с малыми детьми. Те дети, которые постарше, сбивались в кучки, играли в малопонятные игры, дрались, плакали, смеялись.

Они жили.

В глазах Корпа всё поплыло. Ну конечно. Игры… Он ведь тоже играл и о чём-то мечтал. У него точно была мечта. Очень интересная и хорошая. Корп не мог её вспомнить, но знал, что очень чего-то хотел.

Но стал воином.

Корп посмотрел на женщин и детей с ненавистью. Впрочем, дети ненависти не заслужили. Недолго им оставалось резвиться. Мальчикам по крайней мере.

А вот женщины — чем они заслужили свободу?

“Свобода”. Правильное слово. От него веет счастьем.

“Счастье”.

Нет, Великий Тинх, ты не прав!

После этой мысли Корп зажмурился, ожидая смертельного удара Синего Солнца. Но ничего не произошло.

Воин криво ухмыльнулся.

Когда пришло время священного танца, не было барабанов. Не было и прочих музыкальных инструментов. Никто не играл музыку. Люди просто начали двигаться — причём не следуя какому-то такту, а вразнобой. Чтобы не привлекать внимание, Корп делал то же самое. А сам смотрел по сторонам и в первую очередь на ступени Дома Тинха. Больше всего он жаждал увидеть тех, ради кого жил в забвении всё это время. Или скорее “из-за кого”.

Танец приближался к концу. Женщины стали выбирать мужчин. Что ж, почему бы и нет? Столько лет вы меня пользовали, но теперь я попользуюсь вами.

От первой женщины он отвернулся, сделав вид, что не заметил её. Она была толстой и кожа её рыхлого лица лоснилась жиром. Неужели он ранее сливался в сугиао с подобными? Какая мерзость.

Краем глаза Корп заметил, как женщина нахмурилась, но тут же выбрала другого.

Проигнорировал он и ещё двух женщин — одна была слишком худа и к тому же стара. Да разве такая сможет род продолжить? Развлечься пришла, карга. Другая была довольно мила, но имела неприятный запах изо рта — у неё гнили зубы. Корп почувствовал это уже на расстоянии одной меты.

И в этот раз он сделал вид, что увлечён танцем. А за толпою танцующих уже хватало совокупляющихся пар. Белели их ёрзающие тела, слышались отовсюду стоны. Это было и мерзко, и возбуждающе одновременно.

Нет, у него, Корпа, всё будет иначе. И тогда он стал выбирать.

Взгляд долго скользил по разномастной толпе, выхватывая из неё женщин. И вдруг остановился.

Совсем молоденькая девочка стояла в нерешительности, горящим взором перебирая лица и голые торсы мужчин. Наконец посмотрела на Корпа.

И нахмурилась. Тогда он побежал, схватил её за руку и потащил в первый попавшийся дом. Бросил девушку на шкуры.

Она не сопротивлялась… Почти…

— Если кому-нибудь скажешь, убью! — спокойно сказал Корп, и девушка часто закивала. Она верила.

Пограничный воин ухмыльнулся и вышел на площадь.

На Корпа никто не смотрел. Потому что Они уже были на ступенях. С огромным трудом совладав с нетерпением, Корп осторожно вошёл в толпу и наконец взглянул на Них.

И еле сдержал стон разочарования.

Она была самой обыкновенной. Даже та девчонка, с которой Корп только что совокупился, была в пять раз красивее. А вот то, что рядом стоял Он, то есть мужчина, для Корпа было открытием. В своих смутных воспоминаниях о предыдущих праздниках он помнит только женщину. Нет, определённо, она была не одна, но кто был рядом с ней, вспомнить невозможно.

Мужчина и женщина были одеты в белоснежные тоги, в волосах их ярко отражали солнечные лучи перья птицы Чим. Окружали пару такие же люди, как и те, что стояли на площади: мужчины с пустыми глазами и улыбающиеся женщины. Единственное отличие — перья в волосах. Наверное, личные слуги Их. Что ж, и такое назначение есть — служить.

Корп всмотрелся в Него, пытаясь понять, так ли он безумен, как и все мужчины. Разобрал скучающий взгляд и изумился. Мужчина наклонился к Ней и что-то прошептал.

Она согласно кивнула и подняла руку.

Лица всех без исключения присутствующих ещё больше засветились преданностью и обожанием.

— Дети мои, — произнесла женщина самым обыкновенным голосом, — сегодня мы вновь собрались здесь, чтобы воздать хвалу Великому Тинху. Помните — он любит вас, и мы, его дети, любим вас также. Трудитесь усердно и преданно, как вы это делали до сих пор. Помните, что все вы делаете мир лучше. Вы его строите и оберегаете. Не сомневайтесь и не думайте ни о чём. Просто делайте. Лишь так возможно существование. Мы — единственный народ, в котором процветают мир и созидание.

Они развернулись и ушли.

И это всё? Вновь Корп был разочарован. Это и есть та прекрасная речь, которая заставляла испытывать неописуемое блаженство? И такая короткая? Ведь Синее Солнце ещё не взошло. И взойдёт довольно нескоро.

Корп огляделся. Соплеменники по-прежнему блаженно внимали чему-то. В их головах сладкая речь богини ещё не закончилась. Лишь женщины начали потихоньку расходиться.

Тьфу!

С первым лучом Синего Солнца стали расходиться и мужчины. И лишь Корп стоял и скрежетал зубами. Его губы то сжимались, превращаясь в тонкую полосочку, то растягивались в злую улыбку.

Вот как, да? “Мир и процветание”?

Корп развернулся и пошёл прочь из проклятого города — иначе в своих мыслях он не хотел его называть. Ему нужно было хорошо подумать — ощущать себя мыслящим бывшему пограничному воину нравилось всё больше и больше.

Сначала нужно воссоздать в голове наше мироустройство, думал он. Только так я смогу понять, как его сломать.

Городом правит мужчина — это без сомнения. Но жителям преподносят женщину. Лишь её образ хоть как-то помнят мужчины. Здесь наверняка есть какая-то связь и с особым статусом обычных женщин, которые не превращаются в… в… в однонаправленных созданий?

Корп посмаковал новое слово. “Однонаправленных”, “разнонаправленных” — ему нравится. Наверняка потом найдётся более подходящее. А пока сойдёт.

Женщин пока оставим, думал он дальше, с ними неясно. Но зато вполне можно понять — или хотя бы попытаться, — что делают с мужчинами. Детьми они живут как счастливые и свободные люди. Но по наступлению четырнадцати лет их лишают свободы. Как помнил Корп, поят зельем пхан-луон. Каким чудом ему запомнилось название, одному Тинху ведомо…

Да что такое? К любой мысли примешивается это имя. Катись в Сонг Чет, проклятый Тинх!

Корп остановился и зажмурился, но кара вновь его не постигла. Воспрянув духом, он вновь начал рассуждать. Мальчишек опаивают зельем, прикрываясь ритуалом посвящения их в мужчин. И произносят при этом какие-нибудь возвышенные речи, которые залитая зельем голова воспринимает как команду, которой нельзя не подчиниться. Наверняка и в суа есть немалая толика пхан-луон. Иначе как понять эти жалкие танцы без музыки и то, что самую обычную женщину воспринимают как богиню? Да и речи она говорит некрасивые. Действительно просто указания.

А как же определяют, какие подростки чем в будущем должны заниматься?

Да никак. Общее количество разделяют на группы согласно потребностям. К примеру нужно столько-то пограничных воинов, столько-то землепашцев, столько-то охотников. Затем поят этим ужасным зельем и дают команду.

Всё.

Люди превращаются в инструменты — у каждого своё назначение. Один рубит, другой колет, третий забрасывает дрова в печь.

Да это же не город — это какое-то громадное живое создание. Вот как у человека — каждая часть тела занимается своим делом. Рот — ест, глаза — смотрят, рука — хватает… или бьёт…

Что ж выходит? Корп — всего лишь рука, которая бьёт врагов? Или даже хуже — всего лишь палец? Притом, что у него у самого есть две руки! Какое злодейство! Так с людьми нельзя поступать!

Кем бы ни были, Они поплатятся за то, что творят с людьми!

Вначале нужно собрать отряд. Отряд из таких же свободных, как Корп. Людей, сумевших раскрыть глаза. Людей, которым он поможет открыть глаза. Но сделать это следует там, где можно привлечь меньше всего внимания.

И Корп вспомнил о рудниках. О бедные люди, живущие во тьме и почти не знающие, что такое свет и дыхание ветра. Вы будете освобождены!

И повернул в сторону гор.

Не будь Корп так рад стольким открытиям, которые ему довелось сделать за последние дни, он бы наверное разрыдался от стольких разочарований.

* * *

До выхода из пещеры оставалось всего ничего — полторы-две меты, но Корп не спешил побеждать в схватке. Он думал. Почему у Терна не раскрылись глаза? И почему у него, Корпа, всё было иначе, едва он просто увидел плывущую по небу звезду?

Всё дело в том, что это было необычно. Звёзды не плавают и не летают. Точнее они конечно передвигаются с востока на запад, как и оба солнца, но не летят, обгоняя друг друга, да к тому же поперёк движения.

Это необычное явление проломило трещинку в жизни пограничного воина. Он стал думать. Значит для Терна Корп всего лишь нарушитель, которого нужно убить. Его жизненные устои не шелохнулись. Пусть даже враг что-то лопочет — зачем его слушать?

Нужно сделать что-то непривычное.

Да, но ведь все совсем недавно пили суа, а это значит, что дурман с новой силой овладел их головами. Проклятье, додумайся Корп до всего этого раньше, он бы предпринял всё возможное, чтобы никто не пил этой гадости.

А зелье владеет разумом год — ведь чаще им не поят. Под конец года власть суа, конечно же, ослабевает — именно поэтому Корпу удалось вынырнуть из страшного сна.

Замысел обречён на провал. Что же делать? Бежать и вернуться через год? Нет, никакого терпения не хватит. Нужно рискнуть.

Корп вышел на освещённую синим солнцем поляну — от красного защищала гора, — отскочил на несколько шагов и отбросил меч в сторону, тут же выругав себя за то, что слишком далеко.

— Сдаюсь! — громко закричал он. Так громко, что даже охранник, которого Корп усыпил, заворочался под кустом и застонал.

Все замерли.

Расчёт Корпа был прост. Никто из тех, кто нападал на город, не вёл себя подобным образом — все дрались до смерти, либо, видя, что победа невозможна, отступали. Но никто не сдавался.

— Неужели сработало? — тихо пробормотал Корп.

Но охранники на него не смотрели. Их внимание приковали две торчащие из-за валуна ноги. Они шевелились, раздавался стон, тряслись ветви куста гаи.

Тот, кого звали Терном, поморщился, словно от боли, и с усилием спросил:

— Ты его не убил?

Так вот что его проняло, торжествующе подумал Корп. Даже не то, что нападающий сдался, а то, что он не убил своего врага. Это поистине немыслимо.

— Зачем убивать, если можно решить дело миром? — осторожно ответил вопросом Корп.

— Миром? — всё ещё морщась, вновь спросил Терн.

— Да. Брат Терн, ты можешь не только убивать! Ты можешь ничего не охранять! Если не хочешь.

Охранник не ответил. Меч выпал из его руки и он начал усиленно тереть виски.

— А я? — вдруг спросил другой.

— И ты! — горячо ответил Корп. — Ты можешь выбросить меч прямо сейчас, забраться на эту скалу и увидеть, насколько прекрасен вокруг мир, и как только поймёшь, что весь он принадлежит тебе, назад, в эту вонючую пещеру больше никогда не захочешь вернуться. Каждый из нас может делать сотни, если не тысячи вещей. Зачем уметь только что-то одно, если столько всего интересного? Вот я например хотел бы построить дом собственными руками, вырас…

— А я разрушить! — прервал его немного опомнившийся Терн.

— Ну… — замешкался Корп, — конечно, ты волен сделать и это, хотя не сказал бы, что это хорошо.

— Плохо? — с грустью осведомился Терн.

— Да.

— Плохо — нельзя, — донеслось из-за валуна. Первая и единственная жертва Корпа окончательно пришла в себя. Охранник вылез из-под куста и пошёл к собравшейся кучке соплеменников, на ходу выдёргивая из себя колючки.

— Всё правильно, — улыбался Корп. — Вы свободны, братья. Давайте освободим остальных.

Дом Тинха был огромен и очень красив. Неимоверной высоты потолки, украшенные прекрасной росписью из жизни племени, невероятной толщины рельефные колонны. Гладкая, отполированная до блеска мозаика пола с простыми, но лишь добавляющими прекрасного узорами.

Корп смотрел на всю эту красоту и думал, откуда же он знает столько слов, что помогли его разуму составить словесное описание? И тут же словно кто-то подбросил фразу, произносимую детским, но до боли знакомым голосом: “Я хочу строить дома”.

Несомненно, это был его, Корпа, голос. Вот какая у него была мечта. Он хотел строить. И наверняка до того страшного дня, когда ему дали выпить зелья, пытался разузнать как можно больше о строительстве.

А его отправили защищать границу. Как это подло.

Корп ворвался в зал поменьше. По пути ему то и дело попадались соплеменники с перьями в волосах — наверное Их слуги. Они провожали Корпа безразличным взглядом. А тот неустанно бормотал под нос: “Мы свободны. Мы вольны делать то, что хотим. Мы свободны”.

Прошло больше ха. Бывший пограничный воин, а ныне свободный человек, как Корп полюбил называть себя, уже отчаялся было найти хозяев этого мерзкого — да, именно так! — дома. Когда ему наконец повезло.

Он увидел небольшую дверь и десяток охранников.

Корп удивился. Так мало? С другой стороны, разве можно было подумать, что хоть кто-нибудь хоть когда-нибудь пробьётся в святая святых? Даманы, например, ни разу даже через внешнюю границу не прорвались.

Охрана ощетинились копьями.

А Корп как тогда, у пещеры, отбросил меч и к тому же встал на колени.

— Убейте меня, братья, если не хотите быть свободными.

Охранники замерли…

Корп вошёл в небольшое помещение, где в углу, на неимоверной толще шкур, сжавшись сидела Она. Он же ходил взад-вперёд. При виде Корпа мужчина привычно замер.

— Кто ты? — просто спросил свободный человек.

— Сын Тинха, — дрожащим голосом ответил мужчина.

— Ты врёшь!

— Кто же я по-твоему? — набрался смелости мужчина.

Корп задумался. Затем уверенно выпалил:

— Ты — подлый человек. Как тебя зовут?

— Канх.

— Хм. Судя по имени ты действительно можешь приходиться родственником Тинху. Но я тебе не верю. Никакого Тинха не существует. Я уже нарушил сотню его правил, и Синее Солнце до сих пор не покарало тебя. Но я пришёл к тебе — значит есть другой, настоящий Бог, который покарает тебя.

Канх мелко задрожал.

— Чего ты хочешь?

— Хочу знать правду! Сколько лет или может даже веков наше племя живёт так?

— Двенадцать, — торопливо выпалил Канх.

— Двенадцать лет? Не может быть! — удивился Корп.

— Двенадцать веков, — уже спокойнее поправил его Канх. — Если бы ты знал историю, ты бы понял, что чёткое разделение функций — самая оптимальная система для существования и развития.

— Я тебя не понимаю. Говори привычным языком.

Канх вздохнул. И продолжил уже совсем спокойно.

— Функция — это то, чем ты занимаешься. Вот ты кем был?

— Пограничный воин.

— Вот. Твоя функция — охрана границ.

— А “оптимальная”? — напомнил второе непонятное слово Корп.

Канх вздохнул.

— Это значит “наиболее благоприятная”, “лучшая из возможных”.

— То есть ты хочешь сказать, что наше нынешнее жизнеустройство — лучшее из всех возможных? — нахмурился Корп.

— Да.

— Но почему людям не предложить самим выбирать? Я например хотел бы строить дома. Я уверен, что мог бы построить дом лучше твоего!

— Когда-то так и было. Люди сами выбирали себе занятия. И процветали убийства и воровство, многие тратили свои жизни впустую, занимаясь тем, чего не умеют. Например, думали, что смогут стать строителями, не имея к оному никаких способностей. И была толпа бездельников, которые ничем не хотели заниматься — даже воровать, и только и делали, что просили милостыню. В мире правили подлость и лицемерие, преступность, насилие, деньги!

Понимающий не все слова, но общий смысл уловивший, Корп поник и спросил:

— Что такое деньги?

— Кусочки металла, — довольно ответил Канх, явно радуясь произведённому эффекту, — на которые выменивали овощи, фрукты, одежду, даже женщин.

— Глупость какая… — пробормотал Корп.

— А я тебе о чём. Как только удалось создать такое вот, как ты говоришь, жизнеустройство, были спасены множество жизней. За это кстати нужно благодарить правителя Тинха, моего предка. Конечно, люди и сейчас гибнут. Например, вы — пограничники. Некоторым правителям не терпится завладеть соседними городами, а в особенности — нашим. Ведь именно мы стали первыми жить по нынешним правилам. А за нами потянулись и остальные. Мы — сердце мира. Только здесь есть Дом Тинха.

Канх сделал паузу, чтобы перевести дух. Цепко посмотрел Корпу в глаза.

— Да, люди гибнут, — повторил он, покачав головой. — Но эти потери — ничто по сравнению с былыми утратами… Столько работы, столько труда вложено, и что теперь будет? Что, пограничный воин!? Ответь! — последние слова звонким эхом повисли в воздухе.

Корп сжал губы и опустил голову. Он долго думал. Канх терпеливо ждал. Воин не рассуждал сейчас в мыслях, как научился это делать совсем недавно. Он просто вспомнил события последних дней, вспомнил, как переживал своё постепенное освобождение, и разум вновь подсказал ему правильные слова.

Корп поднял голову. Глаза его влажно блестели, но губы улыбались.

— Я скажу, что теперь будет. Мы все теперь будем свободными. Никто не будет управлять нами, мы сами будем принимать все решения и создадим новое жизнеустройство, быть может не такое гладкое и ровное, но крепкое. Потому что оно будет построено на основании, имя которому “свобода”.

Канх только развёл руками, вздохнул и спросил:

— Что будет с нами?

Корп посмотрел на своего недавнего мучителя (а как ещё его назвать?), перевёл взгляд на забившуюся в угол, истекающую слезами страха его жену, вспомнил мучивший его вопрос:

— Почему женщины свободны?

Канх недоумённо посмотрел на него.

— Да потому что мужчины лучше приспособлены к любой работе. А женщины по сути нужны лишь для того, чтобы продолжать род и растить детей.

— Тогда почему приказы нам отдаёт она? — Корп пальцем показал на жену Канха.

— Ну, есть и ещё одна польза от женщины — она может манипулировать мужчиной… — Видя непонимание воина, Канх пояснил. — Это значит “управлять”. Если бы приказы отдавал я, то даже под действием пхан-луон вы бы вряд ли так сильно любили меня. А женщину любить для мужчины естественно. Прибавляем сюда ваши праздничные совокупления, и всё — воля надёжно подавлена. Психология, брат.

Слово было совершенно новое, но Корп его почему-то понял. Рассеянно пробормотал:

— Тогда логичнее совокупляться после Её речей, а не до…

И вышел.

Канх несколько мгновений подумал и усмехнулся:

— А действительно. Совокупление — как вознаграждение за преданность, как осуществление нестерпимого желания овладеть Ею. Ведь все мужчины в момент слияния сугиао будут представлять, что делают это с ней… Хм. Что скажешь, жена моя?

Та только вымученно улыбнулась.

А Корп тем временем шёл к выходу, всё больше и больше злясь на Канха. Да, его слова кажутся правильными, но это всё обман — как и вся жизнь, которой он заставляет жить своих соплеменников. Сам живёт в огромном доме, ничего не делает да к тому же кушает небось самое лучшее в городе, а остальные слепо его обхаживают.

Нет. Не бывать больше этому. Канх и его жена будут наказаны. Мы будем держать совет всем городом и решим, что с ними делать. Решим, как жить дальше. Мы построим новый…

В это мгновение Корп вышел на ступени Дома Тинха и замер — точно так же, как замирали все те, кому он смог донести правду.

Город горел. Дымили и полыхали огромными лепестками огня дома. Слышался плач: женщины, дети… Доносились стоны: повсюду лежали раненые, убитые, умирающие. Между ними, добивая, прохаживались охранники рудников, сами рудокопы и пограничные воины — все те, кто присоединился к Корпу. В некоторых домах слышался грохот — непонятно, что делали разъярённые соплеменники там.

Ну конечно — даже самый обычный плотник бросится на защиту города. Это тоже часть жизнеустройства Канха. А люди, что пришли с ним, Корпом, не стали
никого убеждать. Их ненависть после того, как они узнали правду, была сильна.

А ведь он просил не убивать. Просил.

Корп упал на колени и зарыдал. “Канх был прав, — подсказывал враз надоевший разум, — Канх был прав”.

Раздался сильный шум и из дверей ближайшего дома выбежала девушка — споткнулась, растянулась на земле лицом вниз. Следом выбежал один из охранников рудников, поднял её за волосы. Корп увидел лицо девушки — та самая, с которой он был на День Тинха и которую пообещал убить, если она проговорится.

Охранник бросил её животом вниз на пень, на котором наверное рубят дрова и головы домашней птице и задрал подол…

А когда он закончил, то принялся с радостными криками ломать дом. Это был Терн.

* * *

— Эй, Тарасик! — позвал капитан. — А ты знаешь, что планета обитаема? Сканер обнаружил порядка двухсот тысяч довольно крупных поселений. Правда, признаков развитой цивилизации никаких: ни заводов, ни транспорта, ничего. Дикари-с.

— Вот так вот и пей “за возвращение”, — почесал затылок первый пилот, — потом неправильный расчёт и пожалуйста — первооткрыватели. Ну, долетим до Земли, сообщим координаты.

— Пожалуй, — согласился капитан.

Второй пилот, нерешительно жевавший губы — совсем мальчишка ещё — всё-таки решился высказать мнение:

— Пётр Михайлович, а может не будем никуда сообщать? Ну ведь погубим же. Поналетят, принесут цивилизацию нашу цивилизованную, а им может и так хорошо…

— Пожалуй, — вздохнул капитан. — Но мы-то не скажем, а бортовой компьютер пишет всё. Во время очередной проверки выяснится. Посмотрим…

Капитан посмотрел на экран — на огромный полумесяц планеты. Летели над ночной стороной. Из-за горизонта еле-еле показывался краешек красного солнца. Капитан не удержался, подошёл к иллюминатору — такую красоту нужно видеть своими глазами. Задумчиво проговорил, всматриваясь в тёмную поверхность без единого огонька:

— Интересно, нас кто-нибудь видит там сейчас?

Отозвался Тарас:

— Если кто видит, у того мозг перевернулся. А как ещё — звезда плывёт!..

12.04.2010

Нос

Кровь текла, не переставая. Юра уже минут пять шагал с поднятым к небу носом, но это не помогало. Лучше всего сейчас где-нибудь присесть на лавочке и полюбоваться звёздами, пока не прекратится кровотечение, но хотелось подальше уйти от места драки. Хотя какая там драка? Выхватить по носу от троих гопов, не сумев даже никому в ответ засветить — разве это драка?

И что ж они все в нос-то били, уроды? Будто других мест нету… И так половину сознательной жизни “Картохой” дразнили — таких усилий стоило пресечь эти насмешки!

Юра ещё раз утёр многострадальный нос, сейчас действительно похожий на картофелину, сошёл с тротуара на газон и смачно, со злостью высморкался. Мол, на тебе, проклятая! Течёшь? Я тебе сам помогу.

Больно, зато приятно.

Тут взгляд его упал на одинокую водяную колонку, что торчала перед воротами чьего-то дома. Юра на всякий случай огляделся — предстояло перейти дорогу — и быстрым шагом направился к колонке. Мимоходом глянул на часы, которые гопники под рукавом не заметили — “2:30″ ночи. Мама наверняка уже волнуется.

Мобилу жалко. Чёрт возьми, тач-панель, великолепный звук, четыре гига на борту. Подарок старшего брата на День Рожденья. Да, уж брат-то навалял бы ублюдкам…

Юра с нетерпением нажал на рычаг колонки. Тот проскрежетал вхолостую. Ещё нажал, ещё. Бестолку. Дохлая. Парень в сердцах долбанул по железяке ногой.

— Где так попал?

Юра резко обернулся. Облокотившись на ворота, по ту их сторону, стоял мужик в майке, курил. В доме горел свет.

Мужик усмехнулся и, не дав мальчугану раскрыть рта, предложил:

— Заходи, умоешься. Не стоит мать пугать.

Юра пробормотал невнятно слова благодарности и шагнул в гостеприимно распахнутую дверь.

Мужик, похоже, жил один. Кроме тиканья настенных часов в прихожей ничто не нарушало тишины. Конечно, можно предположить, что все спят, но Юра не сомневался — в доме больше ни души. Так бывает, заходишь к кому-то в гости и понимаешь это.

Юра разулся и прошёл за мужиком. Тот указал, где ванная, включил свет. Пока Юра плескался, хозяин стоял, опёршись о дверной косяк и с интересом разглядывал парня. Тот в свою очередь старательно делал вид, что неожиданный доброжелатель его мало интересует, хотя на самом деле в голове Юры проскользнули несколько неприятных мыслей о педофилии и маньяках.

Мужик хмыкнул — будто мысли прочитал.

— Так где попал?

Юре сразу стало отчего-то спокойнее. Простой вопрос, конечно, не развеял подозрений полностью, но непринуждённость, с которой он был задан, успокаивала.

— Да на дискаре, — ответил наконец парень, — точнее возле… “Клетку” возле ДКЖ знаете же?

Мужик кивнул.

— Ну, мы с другом вышли воды попить — там фонтанчик есть специальный… — Юра глянул на мужика, мол знает ли он, о чём речь. Тот кивнул. — Ну и прицепились пятеро. Мне трое досталось. Другу — двое.

Парень наконец перестал плескаться и утирался полотенцем.

— Спросили, с какой вы стороны? — вновь поинтересовался хозяин.

Юра невольно улыбнулся. Ишь, чуваку под пятьдесят, а тонкости молодёжной жизни знает. Неужели и в его шестнадцать лет в этом городке, условно поделенном жителями на две стороны, враждовали эти самые стороны?

Но в этот раз всё было ещё банальней.

— Да нет, — махнул рукой Юра, — я уже и не помню, когда мне морду били
за то, что я с другой стороны. Сейчас как-то с этим успокоились. Попросили мобилу — позвонить.

— Да уж, — вздохнул хозяин, — позвонили. Отделали будь здоров.

— Да у меня просто капилляры в носу слабые, — отчего-то обиделся парень. — Стоит немного задеть нос и сразу кровь. Я потому и с рукопашки ушёл. Только спарринг начинается, первое попадание — и мне надо бежать к умывальнику. Пришлось уйти. Зря, наверное, ушёл…

Мужик пожал плечами. Махнул призывно рукой — мол, пошли, домой пора. Провёл гостя за ворота. Снова закурил.

— Правильно ушёл, — хмыкнул он. — Нос беречь надо.

Настал черёд хмыкать Юре.

— Так если бы драться умел, то и берёг бы. А так — как его уберечь?

И снова мужик пожал плечами. Отвечать не стал. Спросил:

— Домой далеко?

— Не. На Соцгородок.

— Ну, дуй давай. Рубашку только обязательно в холодной воде стирай.

— Мама знает, что с ней делать, — усмехнулся Юра, — спасибо вам за всё. Увидимся.

Мужик затянулся и молча попрощался, показав пятерню.

Юра быстро зашагал домой. Прямо по центру дороги. Время совсем позднее, машины почти не ездят. Справа тянулись похожие один на другой частные дома, слева — девятиэтажки, тоже все одинаковые. Минул футбольное поле, родную седьмую школу, добрёл до парапетов напротив ДКМ. Здесь молодёжь любила вечерами тусоваться. Обычно допоздна, но сегодня почему-то никого уже не было.

Занятно всё-таки устроен город, подумал Юра. Та сторона, эта сторона. Там Дом культуры железнодорожников, тут Дом культуры машиностроителей. Там парк и тут парк. Словно всё это сделано в противовес. Даже директор машзавода с мэром соперничают. Этот на этой стороне хозяйничает, а тот — на той. Этот церквушку выстроил и тот строит. Этот пытается в порядке содержать половину города и тот не отстаёт. Даже газеты оба выпускают, в которых поливают друг друга грязью.

И воруют, пожалуй, одинаково.

Так, а вот и юрин дом. Второй подъезд. Второй этаж.

Мама, которая с порога бросилась вычитывать сына за выключенный мобильник и гуляния допоздна, тут же замолкла, увидев раздутый красный нос и выпачканную в крови рубашку. Сухо спросила, что произошло. Парень честно рассказал.

— Снимай рубашку. А сам пошёл в душ и спать! — строго приказала мать.

Юра был рад, что неприятный разговор закончен. И с удовольствием выполнил указания матери.

* * *

Уснуть толком не получилось. Юра ворочался в полудрёме. Всю ночь во сне ему били по носу. Это было очень реально и так же больно. Даже вспышки в глазах мелькали точь-в-точь как наяву.

Утром парня разбудила перепуганная мать. Тот спросонья не понял, в чём дело, а потом глянул на пододеяльник, коричневый от впитавшейся и высохшей крови. Посмотрел на испачканные руки. Осторожно потрогал распухший нос. Болел, зараза… Сразу после драки так не болел, как сейчас.

И всё же в больницу идти Юра наотрез отказался. Тем более в воскресенье. С кем там общаться? С дежурным хирургом? Ну уж нет. Почему-то оба раза, когда нужно было срочно в больницу в выходной день, Юру принимал дежурный хирург. Один и тот же. Хирург видел, что парнишка нервничает и нарочно кидал шутки типа “ничего страшного — щас разрежем, посмотрим”. Юра-то не дурак, шутки понимал, но хирург всё равно какой-то стрёмный…

Парень вычитал в интернете рецепты каких-то примочек от ушибов и приготовил пару растворов. Правда, перед применением ещё раз почитал и выяснил, что первые сутки нужно прикладывать только холодное. Наскрёб в морозилке снега в тряпочку, осторожно приложил и сел перед теликом.

Безразлично пролистал каналы — естественно, смотреть было нечего. Юра уже давно предпочитал телевизору компьютер. В сети есть всё: любой сериал, любой фильм, и всё это в превосходном качестве. Более того, экран монитора был как минимум на пару дюймов больше экрана телика. Да и звук шестиканальный — спасибо, опять же, старшему брату за домашний кинотеатр. Да и за комп тоже… За всё ему спасибо. Отец так не заботился о сыне, когда жив был, как заботится старший брат.

Юра вздохнул.

В конце концов он остановился на фильме с Джеки Чаном. “Разборка в Бронксе”, виденная уже раз пятьдесят. Джеки только что врезал одному из бандитов по уже поломанному носу — тот закричал, а нос Юры тут же отозвался резкой и сильной болью. Парень вскрикнул и выключил телик.

Что за фигня? Это что ещё за приколы?

Юра потрогал нос. Тот гудел, как только что ушибленный. Нет, ясное дело, подсознание штука странная, но чтобы такая сильная реакция на то, что кого-то в каком-то кино двинули по носу? Не может быть!

Прибежала мама. Посмотрела на сына, держащегося за нос. Спросила:

— Юрка, ну что опять такое?

— Джеки Чан в кино дал бандиту по носу, а больно было мне, — растерянно пробормотал парень.

— Что ты мелешь, сынок? — неуверенно спросила мать.

— Я смотрел фильм, — раздражённо начал пояснять Юра, — с Джеки Чаном, ты помнишь, “Разборка в Бронксе”. Там он чуваку дал по поломанному носу. А мне стало больно. Будто мне врезали.

— Ну и фантазии у тебя, — успокоившись, холодно бросила мать, — такая дылда вымахала, а всё фантазирует.

— Да ну тебя, мам, — насупился Юра.

Демонстративно встал и пошёл к себе в комнату. Включил компьютер, запустил “контру”, подконнектился к одному из игровых серверов и рубился часов шесть без передыху. И происходило нечто странное. Играл Юра неплохо, но до высшего мастерства ему было далековато. Чтобы играть хотя бы вот так, как эта девчонка с тупым ником “TAHE4KA AC”, нужно не вылезать из игры ночами на протяжении месяцев двух как минимум. Юра этого себе позволить не мог, да и подобных геймеров считал людьми не очень нормальными. А потому его — пусть и не в каждой игре, а где-то через одну — стабильно валили. И каждая такая “смерть” почему-то отдавалась ощутимой болью в носу.

Юра попробовал не обращать на это внимания и продолжал остервенело играть. Но погибал всё чаще. И всё чаще свихнувшийся нос давал о себе знать. Вывод был прост — чтобы нос не болел, нужно лучше играть.

Парень собрался. И не проигрывал более восьми игр подряд. Он не играл так никогда! Он мечтал так играть всегда! Заглянувшая в комнату мама увидела сына с совершенно безумным и счастливым взглядом одновременно. Он весь словно светился. И даже красный опухший нос не смог омрачить счастливого вида сына. Мать недовольно покачала головой, но всё же вышла из комнаты улыбающейся. Юрка был смешон.

А тот по игровому чату ловил возгласы восхищения. “Tu segodnya monstr, Urec. 4to na tebya nawlo? )))” — интересовались игроки, с которыми Юра постоянно резался на этом сервере. “Ya prosto beregy svoy nos :)”, — радостно отвечал парень, обезвредив только что бомбу и тем самым обеспечив своей команде очередной выигрыш.

В голове тут же всплыли слова того странного мужика, что пустил его в дом умыться. “Нос беречь надо”, — ухмыляясь, сказал он. И Юра был с ним совершенно согласен.

В восемь позвонил Артур. Тот самый, с которым они попали прошлой ночью под раздачу.

— Здорово, — весело воскликнул он, — живой?

— А как же? — бодро отвечал Юра, всё ещё жалея, что пришлось выйти из игры. — Выходим сёдня?

— Да, обязательно. Расскажем пацанам о наших приключениях. Я думаю, нужно найти этих уродов.

Юра помедлил с ответом. Вспомнил игру и сказал решительно:

— Обязательно.

— О’кей, я зайду через двадцать минут.

— Давай.

— Давай.

Юра оделся, набрал ещё льда в тряпочку, приложил к носу и сел дожидаться друга. Что же это происходит, подумал он? Откуда такая уверенность? Это не игра, а жизнь, в которой бывает больно по-настоящему. Доказательство тому растреклятый нос. И где гарантия, что если он найдёт обидчиков, ему не набьют нос ещё сильнее? Гарантии нет, но униженное чувство собственного достоинства и уязвлённая гордость вопияли о возмездии. Как и мобильник за четыреста баксов. Что скажет брат, когда узнает, что Юра профукал такой дорогой подарок? Хотя он, конечно, ничего такого не скажет. Наоборот выспросит все подробности и быть может даже попробует найти обидчиков младшего брата, но Юре будет очень стыдно. Пора уже уметь самому постоять за себя.

Заиграл “В траве сидел кузнечик” — одна из мелодий дверного звонка. Это пришёл Турик — так друзья называли Артура. Он всегда звонит “кузнечиком” — для этого на звонок нужно нажать четыре раза. Юра, не отнимая тряпку от носа, пошёл открывать. Впустил друга. Пожали руки.

— Что с носом? — поинтересовался тот.

Юра молча отнял тряпку от лица и начал обуваться.

— Ё-моё! — восхитился Артур. — Вот это набили! Сильно болит?

— Терпимо, — поморщился тот, — другое странно. Ща расскажу. Ма, мы пошли!

— Чтоб дома был не позже одиннадцати… — отозвалась мать с кухни, а через пару секунд добавила: — Нет, не позже половины одиннадцатого. Понял?

— Да, мам, — нехотя согласился Юра.

— До свиданья, Анастасия Владимировна, — попрощался Турик.

Вышли на улицу. Было тепло, но не жарко. Сентябрь в этом году радовал. Уже шла вторая половина месяца, а на улице средняя температура была не меньше двадцати. И это правильно — лето всегда так быстро проходит, хорошо, что оно решило ненадолго задержаться.

— К дэкаэму? — спросил Юра.

— Ну да. Что хотел рассказать?

Они шли по тёмной аллее. Тут не было ни одного фонаря. На лавочках повсюду сидела молодёжь: парочки зажимались, компании пили пиво и бренчали на гитарах, а кто-то пил водку. И это всё практически у Юры под домом. Он-то и не был особо против, если бы ребята убирали за собой. Но после них, блин, вечно такой срач! Бедные дворники не успевали убирать.

Как такими можно быть, непонятно.

Юра прогнал неприятные мысли и начал рассказывать. О странном мужике, о том, как плохо он спал ночью, об ударе Джеки Чана, который настиг и его, об игре в “Conter Strike”, где он в один момент стал богом, потому что боялся за свой нос.

Артур слушал, раскрыв рот. После того, как Юра закончил, какое-то время помолчал и задумчиво сказал:

— Блин, ну почему со мной не происходит ничего такого?

— Какого “такого”?

— Ну, интересного, необычного.

— Не гони, — хмыкнул Юра. — Приятного пока мало.

Турик неопределённо пожал плечами.

Подошли к ДК. Поздоровались с друзьями. Компания, в которой гуляли Юра и Артур, была большой. Вот чтоб не соврать, человек пятнадцать собиралось стабильно. Пацаны и девчонки. Им всегда вместе было интересно. И с ними было интересно. Здесь не услышишь тупых шуток или глупых разговоров, никогда не заскучаешь. Здесь даже если пели, то не фальшивили, а на гитаре играл каждый второй. И не просто выдирал звук из трёх-четырёх аккордов, а действительно играл. Часто пели песни собственного сочинения.
Знакомые всегда задерживались у лавочек, на которых сидела эта компания.

Иногда быть может они вели себя слишком громко, но после пары-тройки гневных предупреждений из окон начинали расходиться.

Сегодня Турик и Юра были героями вечера, который начался именно с их рассказа о вчерашнем приключении. Все пацаны матерились, порываясь прямо сейчас идти искать “этих мудаков”, девчонки слушали, широко раскрыв глаза и с жалостью поглядывая на юрин нос.

В девять Артур дёрнул Юру за рукав.

— Пошли?

Юра кивнул.

Наскоро попрощались с девчонками, извинились, что не провожают. Пошли. Юра, Артур, Витёк, Саня, Игорь, Валик, Серёга, Вадим, ещё один Саня и ещё один Юра. Шли весело, шутили и смеялись, будто не на драку, а просто на дискотеку. Хотя, как это обычно и бывает, каждый до конца не верил, что сегодня произойдёт что-то такое. Но холодок в груди был, и это подстёгивало быть весёлыми. Ребята храбрились. Они не были ни задирами, ни драчунами, но были друзьями. А друзей в обиду давать нельзя.

Когда поравнялись с памятной водяной колонкой, Юра посмотрел на дом, у которого она стояла. И увидел мужика в майке. Тот так же курил, опёршись о ворота. Махнул приветливо рукой. Юра неуверенно махнул в ответ. Признаться, он ожидал, что больше не увидит хозяина этого дома. Всё, происшедшее прошлой ночью, казалось каким-то нереальным, словно происходило во сне. А потому наличие мужика немного обескураживало. Он был настоящим и самым обычным.

Теперь нереальным казалось происходящее с носом. Юра даже почти уверил себя, что боль в носу вполне закономерно совпала с ударом Джеки и “смертями” в игре. Просто он слегка напрягался в эти моменты, и конечно ушибленный нос реагировал.

Артур заметил обмен приветствиями.

— Это тот мужик? — спросил он.

— Ага.

— Мужик как мужик.

— Да вот и я так думаю. Бредни это всё, с моим носом. В игре я нервничал, а когда фильм шёл, на автомате напрягся — не удивительно после стольких ударов по носу. Любой дёргаться начнёт. Правильно?

— Правильно, Юрец, — усмехнулся Турик. — Знаешь, у меня ж батя начальник айтишного отдела в банке. К нему вечно юзеры пристают с глупыми проблемами — то пароль в систему сам по себе меняется, то файлы пропадают по непонятным причинам. Ну, ты понял: “Я ничего не делала, оно само”. Так у него любимая фраза: “Чудес не бывает”.

— Прав твой батя.

Подошли к дискотеке возле ДКЖ. Остановились у фонтана, что был напротив. Юра и Артур тут же отошли подальше от друзей и стали внимательно глядеть по сторонам, готовые маяковать пацанам, если заметят вчерашних гопов. Так было более вероятно, что к ним прицепятся вновь. Если, конечно, обидчики не видели, что ребята пришли не одни.

Стояли долго. Было уже начало одиннадцатого. Юра нервничал. Но не потому, что играл роль приманки, а потому, что маме обещал вернуться к половине. Хоть бы к одиннадцати теперь успеть. Знакомых лиц мелькало много. Пару раз возле них останавливались, чтобы поинтересоваться, что случилось с носом Юры. Тот уже начал раздражаться, но честно отвечал, что попал вчера в переплёт, но всё в порядке, за недельку заживёт. Один раз возле ребят притормозили две знакомые девчонки. Одна из них, Марина, очень нравилась Юре. Он проклял весь белый свет. Ну надо ж так: попасться на глаза ей в таком виде! Но нет худа без добра: Марина проявила искреннюю тревогу и стала не стесняясь жалеть Юру. А потом со словами “бедный Юрочка” даже осторожно поцеловала его в нос. У парня отвисла челюсть — такого проявления нежности он совсем не ожидал. Ведь они и на свидание-то не ходили ни разу, только гуляли частенько в одной компании. Юра покраснел, и его нос, наконец, перестал выделяться на фоне лица. Маринка, будто опомнившись, вдруг тоже покраснела, наскоро попрощалась, и девчонки ушли. До друзей донёсся изумлённый возглас подруги Марины: “Ну, ты даёшь! Удивила”. И еле слышный ответ: “Я сама от себя не ожидала…”

Юра гордо посмотрел на восхищённого Артура. Он был счастлив и теперь точно не боялся ничего. После такого и море не то, что по колена — по щиколотки. Сердце тарахтело как заведённое, а мысли были далеко от этого места и предстоящей встречи с отморозками. Да и будет ли она, эта встреча? Наверное, нет. Зря пришли. Да и ну их, этих придурков. Лучше позвонить завтра после школы Маринке.

— Опа, — наглый голос за спиной, — пацаны, вы посмотрите на этих долбодятлов. Мало им вчера было — ещё захотели.

Друзья резко обернулись. Напротив стояли четверо из вчерашней пятёрки. Наглые рожи, пьяные глаза, двое картинно курят — “по-крутому”, как в кино,
презрительно щурясь и глубоко затягиваясь. Сердце Юры сперва ушло в пятки, но тут же вернулось на место, удержанное злостью.

— Мобилу верни, сука, — прошипел он.

Главный гопник, как ещё вчера окрестил Юра этого пацана, явно заводилу в своей компании, замер, опешив от наглости вчерашней жертвы. Даже не сразу нашёлся, что сказать.

— Фигли набычился? Крутой стал неожиданно? Ты о какой мобиле, дебил? — он полез в карман джинсов и достал юрин мобильник. — Об этой? Так это моя. Я её честно добыл.

Гопарь заржал, друзья его мгновенно поддержали. Лицо отморозка вдруг посерьёзнело.

— Валите отсюда по-хорошему. Нам дважды одних и тех же пинать неинтересно.

— Зато мне интересно будет отпинать таких мудаков, как вы, — тут же ответил Юра.

— Что?! Сышишь, Вася, ты не оборзел?!

Юра не церемонясь послал наглеца на три буквы, назвав того “чмом недоделанным”. Такого главный гопник стерпеть не мог, и тут же ринулся в атаку, делая два шага и занося кулак для удара. Турик отпрянул в сторону, а Юра, уже морально подготовившийся к очередной подаче в нос и наплевавший на последствия, вдруг сбил кулак отморозка левой рукой и ответил прямым правым. Это произошло рефлекторно, почти неосознанно. Так, как учили на тренировках.

Да и как же вовремя в мозгу промелькнула знакомая фраза: “Нос беречь надо”.

Ноги гопа подкосились, и он сел на асфальт, смешно моргая глазами. Из носа потекла кровь. Друзья главаря стояли, не шевелясь и, словно подражая ему, быстро моргали. Юра, обалдевший от своего успеха, но спешащий его закрепить, резко сказал:

— Сейчас мы все отойдём за “клетку” и поговорим.

Один из куривших открыл было рот что-то сказать, но тут подошли друзья Юры и Артура.

Домой Юра вернулся в пять минут двенадцатого. Мама встречала, руки её угрожающе были сложены на груди. “Угрожающе” потому, что парень знал — эта поза мамы никогда и никому не сулила ничего хорошего.

— Мам, прости, — выпалил парень с порога, — загулялся! — Затем подумал немного и решился. — Не поверишь, придурков тех мы нашли. Я их отделал. Всех. Собственноручно. Это круто, мам. Всю жизнь мечтал о таком моменте!

Мать растерянно опустила руки.

— Как отделал? Кого?

— Уродов тех, мам… Смотри. — Юра достал мобильный телефон.

— Юрка, — голос мамы был неуверенным, — я, конечно, хвалю тебя. Ты молодец. И брат будет гордиться. Но обещай мне, что больше не будет таких приключений.

— Да уж специально искать не буду, — усмехнулся Юра.

Очень скоро он засыпал. И засыпая, улыбался. Нос почти не болел.

Весть о том, как Юра отделал четырёх гопников — одного за другим, друзьям даже вмешиваться не пришлось, только проследить, чтоб всё честно было — разнеслась по школе уже на следующий день. Даже одноклассник Саня Попов с погонялом “Поп”, который своим образом жизни недалеко ушёл от гопов, сам подошёл к Юре, пожал руку и, хлопнув по плечу, изрёк:

— Молоток!

— Да ладно, — махнул рукой парень, и в носу кольнуло. Юра невольно за него схватился.

— Болит? — сочувственно поинтересовался
Поп. После утвердительного кивка добавил: — Ничё, скоро пройдёт. Твой нос теперь отмщён и душа его обретёт покой.

Все присутствующие дружно заржали.

А после четвёртого урока к Юре подбежал Серёга из “Б”-класса и сказал, что его ищут “какие-то типы лет по двадцать”. Парень хмыкнул и спустился на первый этаж. За ним следовало чуть ли не полкласса. И Поп в их числе.

На пороге школы его ждали три пацана. Действительно старше года на три-четыре. Один стоял чуть впереди и поигрывал чётками в правой руке. Жевал жвачку. За спиной до Юры донёсся шёпот: “Блин, это ж Пушкин. Он Сливу год назад за гаражами на колени поставил…”

Сливу Юра знал хорошо. С этим второгодкой даже пришлось год проучиться в одном классе. Потом его оставили снова на второй год — он почти не появлялся на уроках, — а потом и вовсе пропал из виду. А вот о Пушкине приходилось только слышать. И хорошо, потому как слава у этого хулигана была дурнее некуда. Ходили слухи, что он даже успел отсидеть год в колонии для несовершеннолетних. Потом было несколько приводов в милицию. И год условно за разбой.

Нельзя сказать, что Юра сильно уж испугался — после вчера его сложно было напугать. Но сердце тревожно забилось. Такой ведь и перо может всадить в бок.

Из толпы выскочил Серёга из “Б”-класса, указал на Юру и сказал:

— Вот он!

“Ах ты ж сука! — подумал Юра. — Ничего, и до тебя очередь дойдёт”.

Пушкин прищурился.

— Ты моего братана двоюродного вчера отделал?

На Юру смотрела почти вся школа, и сдрейфить он не мог никак. “Не подставляй нос”, — твердил он про себя. И в данном случае речь шла не столько о носе, сколько о репутации, честно и с таким трудом заработанной.

— Ну, я, — смерив Пушкина презрительным взглядом, ответил Юра.

— А ты знаешь, — спокойно продолжал Пушкин, — что за поступки нужно отвечать?

— Знаю. И твой братан это теперь хорошо знает.

Пушкин картинно удивился.

— Дерзишь, Васёк. Нехорошо, но мне это нравится. Пошли побазарим?

Юра хотел было спросить “Куда?”, но вместо этого раздражённо выпалил:

— Да что мне с тобой говорить, мудила?

И нанёс “маваши гери” Пушкину по уху. И откуда только растяжка взялась — год спортом не занимался, только на физре в баскетбол…

Нос очень болел. И это было странно, потому что Пушкин по нему так ни разу и не попал. А Серёга из “Б”-класса даже и не думал сопротивляться. Поп, увязавшийся за Юрой по пути домой, не переставал восхищаться.

— Слушай, охренеть можно! Ты Пушкаря уделал. Никогда не думал, что в тебе такой потенциал, дружище. И Серёгу ты правильно… Так их, крыс, и надо. Только ты это, аккуратней в следующий раз, такие уроды и заявить могут… — Он замолчал и раскрыл рот, словно не решаясь что-то сказать. Затем выпалил: — Слушай, потусим может как-нибудь? Я тебя со своими познакомлю. Нам такие мужики нужны.

— Как-нибудь потусим, — хмыкнул Юра. — Слушай, Поп. Иди домой, а? Мне подумать надо.

Поп раскрыл рот. Во-первых его в классе ещё никто по кличке не называл, а во-вторых — такого явного посыла он никак не ожидал. Но делать было нечего — только что собственными глазами видел, как этот пацан уделал Пушкина, а потом — Серёгу за стукачество.

— Говно-вопрос,
братишка, — расплылся в улыбке Поп и протянул руку.

Юра её пожал и пошёл быстрым шагом домой. В этот раз матери уже не хвастал. Обещал же, что никаких больше приключений.

Нос вроде утихомирился, только всё равно выглядел так, будто его набили только что. Глядя на эту картофелину в зеркало, Юра только смачно выругался.

Вечером гулять не пошёл, но зато рубился в “контру” и был “убит” всего лишь два раза за всё время. Как ни странно, нос в эти моменты не отзывался болью. И Юра решил, что он наконец пошёл на поправку.

С этого дня Юру словно подменили. Он стал резким и заносчивым, при любом поводе лез на рожон, даже тогда, когда конфликта могло и не быть. Его стали бояться. Даже друзья. Впрочем, не удивительно — с ними он тоже задирался. У Юры изменилась походка и манера говорить — наглость чувствовалась во всём его облике; даже когда он старался быть вежливым, это воспринималось другими как насмешка.

Была поздняя осень. Юра зачастил ходить гулять на ту сторону. Сам, без друзей. С ними ему уже было неинтересно. Он их считал слюнтяями. Особенно Артура. На той стороне Юра сперва искал приключений, из которых успешно выходил победителем, а затем собрал вокруг себя приличную компанию. Каждый раз, когда Юра проходил мимо дома, в котором когда-то умывался, всегда видел курящего хозяина. Несмотря на холод, в майке. Но тот уже не махал приветственно. Пару раз это сделал Юра, но ответа не последовало. Зато больно кольнул нос, который, к слову, оставался таким же распухшим и красным. И ощутимо болел. А иногда просто невыносимо. Юра подсел на обезболивающее.

За глаза его так и стали называть — “Нос”. Но только за глаза, в лицо — никогда. Чревато.

Все хотели быть другом Юры — знакомство с Носом подразумевало безопасность. Всегда можно в какой-нибудь переделке сослаться на него. Да и значительно уменьшалась вероятность того, что сам Нос когда-то тебе наваляет. Хотя от этого не был застрахован никто.

Однажды, когда Юра отвёл за угол очередного наглеца, который случайно толкнул его плечом, и уже заносил руку для удара, в нос врезалась такая боль, будто в него воткнули нож. Он закричал и упал, схватившись за свою картофелину. Через минуту боль отпустила, и Юра побрёл домой.

А утром пошёл в больницу к травматологу. Тот засвидетельствовал сильный ушиб, отправил Юру на рентген. Перелома не было, даже сросшегося. Да и вообще носу не было никаких причин так воспаляться. Врач выписал очередных примочек, которых Юра и так за два месяца перепробовал бесчисленное множество, и назначил ему электрофорез.

Марина его избегала. Юра был уверен, что с такой славой ему любая девчонка должна была покориться. И они были, эти любые, вот только желанной не было. Морозиться Марина стала буквально сразу же после победы Юры над Пушкиным. И этого он не понимал. При встрече было только “привет-пока”, по телефону её мама вечно говорила, что она ушла к подруге, а номер её мобильного уже давно не отвечал.

Думая об этом, Нос злился, и как-то раз, встретив её с неизменной подружкой, схватил за руку:

— Марина, что случилось?! — спросил Юра с безумным взглядом.

— Пусти, дурак, — прошипела она. Вырвалась и зло выкрикнула: — Ты что, не понимаешь? Ты стал другим! Ты — придурок!

Развернулась и пошла прочь.

Юра стоял совершенно опустошённый. Отчего-то даже не хотелось жить. И это было очень странно, потому что он считал себя счастливым. Если бы не нос, который сейчас словно разрывался изнутри пульсирующей в такт сердца болью.

И вдруг его голову пронзила очевидная мысль. Это всё тот мужик со своим умывальником. Сперва Юра винил в своих бедах с носом пушкиного брата, потом его друзей, которые тоже били в нос. Но он же всех их отделал. А облегчения это не принесло, хотя он почему-то верил в то, что отмщение его излечит. Он чувствовал — без мистики тут не обошлось, но откуда тянулась эта нить, понять не мог.

И вспомнил мужика в майке.

* * *

Мужика нигде не было видно, и это было непривычно. Юра вспомнил давнее чувство тревоги: он будет проходить мимо, и увидит заброшенный дом, в котором никто уже давно не живёт. И это покорёжит все его представления о реальном мире, в котором не бывает ни чудес, ни проклятий. Но мужик всегда был на своём месте. Его постоянное курение у себя во дворе стало для Юры такой же обыденностью, как наступление дня и ночи. Парень давно для себя объяснил этот феномен — видимо, мужик на пенсии, родных у него нет, и делать ему больше нечего — только торчать, возвышаясь над воротами и провожать прохожих взглядом. Он и раньше вероятнее всего торчал на этом месте, просто Юра не обращал внимания.

А сегодня был первый раз с той памятной ночи, когда мужика не было на месте. И Нос испугался, что сейчас его мистические страхи вдруг станут реальны. И надежды на излечение никакой.

Но дом не выглядел заброшенным. Всё выглядело так, будто хозяин просто куда-то вышел. А может спит.

Юра нашёл глазами кнопку звонка и нетерпеливо стал на неё жать. Из глубины дома раздавался приглушённый звон. Никто не выходил. Тогда парень выругался, подёргал дверь — закрыта изнутри. Впрочем, перемахнуть ворота ничего не стоит. Нос огляделся, уцепился за край, встал на ручку, и в один рывок оказался во дворе.

Зашёл на порог, затарабанил в дверь.

— Эй, мужик! — кричал Юра. — Выйди, поговорить нужно!

Никто не выходил. Парень прошёлся вдоль окон, всматриваясь в каждое. Никакого шевеления. Юра выругался. За спиной что-то скрипнуло. Нос обернулся. В воротах стоял хозяин. По-прежнему в майке, только сверху ещё был наброшен кожух. В руке мужик держал пакет с продуктами из супермаркета.

Значит таки не всё время дома торчит, подумал Юра.

Увидев парня, изумлённый мужик выругался, не стесняясь крылатых выражений. А Нос решительно ринулся на него с кулаками. Вот только произошло нечто непонятное. Его рука была странным образом перехвачена, вывернута, а сам Юра оказался на коленях, спиной к хозяину.

— На кого руку поднял, малыш? На советского морпеха?

— Простите, — кривясь от боли, прошипел Юра, — не хотел. Сорвался. Поговорить надо.

Мужик тут же отпустил его.

— Так бы и сказал. Пошли.

Сидели на кухне. Пили чай. Мужик задумчивый, Юра хмурый и покорённый.

— Не знаю я, Юрка, — повторил опять мужик. — Я тут точно ни при чём. Ищи причину в другом. Подумай, что ты и как делал. Разложи по полочкам события. Если хочешь, расскажи мне всё, что было с тобой после той ночи — вместе попробуем разобраться.

Юрка вздохнул и рассказал. Как его нос вдруг стал восприимчив практически ко всему и как он следовал совету беречь его. И как всё стало получаться: играть, драться… А ведь всё потому, что он до смерти боялся получить снова по больному носу. Но потом ситуация обернулась обратной стороной — по носу он не получал, а тот болел сильнее прежнего. Иногда невыносимо. И это очень злило. Последний раз вот очень сильная боль пронзила несколько дней назад, когда он хотел проучить одного наглеца.

— А за что ты его хотел проучить? — поинтересовался мужик.

— Он меня толкнул на улице! — с вызовом ответил Юра.

— Специально?

— Ну а как ещё можно налететь на встречного на пустом тротуаре?

Мужик хмыкнул.

— Запросто. Засмотреться куда-то. Искать что-то в кармане.

— Да ничего он не искал, — огрызнулся Юра, правда, как-то неуверенно, — нефиг тупить — по сторонам нужно смотреть.

— У-у-у, — протянул мужик, — да ты зарвался, дружок.

— В смысле?

— В смысле, в смысле, — перекривил его мужик. — Тебе уже Марина твоя всё сказала. Чем ты отличаешься от тех гопарей, что тебе нос набили самый первый раз?

Юра опешил. Что за глупый вопрос?

— Как “чем”? Да всем!

— Например?

— Я не лох, как они.

— А кто?

— Нормальный пацан.

— Чем определяется твоя нормальность?! — с интересом спросил мужик. — Тем, что не даёшь себя в обиду, но зато гасишь всех подряд?

— Я не гашу всех подряд! Только тех, кто этого заслужил.

— Ну да? — усмехнулся мужик. — А в милиции уже был?

— Нет. За что?

Мужик чертыхнулся.

— За жопу! — выпалил он. — Ментовка — это дело времени. Однажды один из тех, кого ты отделал, заявит в милицию. А ещё веселей будет, если заявят двое или трое. Сколько их у тебя уже на счету?

— Нисколько, — буркнул Юра. — Я просто хочу, чтобы меня уважали. Слишком часто мне давали по носу в этой жизни.

— По носу в этой жизни достаётся многим, поверь. — Мужик вздохнул. — Но не каждый, поднимая с земли гордость, старается унизить других. Ладно, наказал обидчиков. Но остальные-то причём?

— Я бил только тех, кто этого заслуживал! — с нажимом повторил Юра.

— А твой нос считает иначе.

— Не понял?

— Если не понял, то подумай над этим, пока будешь идти домой. Дома небось с семьёй тоже у тебя отношения не ахти? И ты тоже недоумеваешь, почему, да?

Юра промолчал. Поднялся из-за стола, сухо попрощался и вышел. Мужик проводил его за ворота, закурил и по старой привычке махнул рукой.

Про семью — это он попал в точку. Дома Юра теперь тоже поступал только так, как считал нужным. Слова матери для него мало что значили. Ведь только он сам знает, как ему будет лучше. Уж и брат звонил из Одессы, читал морали. Говорить Юре что-то было бестолку. Обещал “поговорить основательно”, когда в следующий раз будет дома. Но Нос только огрызался.

Когда он проходил мимо ДКМ, то услышал тонкий насмешливый голос:

— Пацаны, гля, ну и носяра! Картошка целая!

Раздался дружный детский смех. Юра, успев за мгновение вскипеть, резко развернулся, увидел детвору лет восьми-девяти и побежал за ними. Малышня с писком рассыпалась в разные стороны. Юра остановился, тяжело дыша. Нос просто разрывало. Он глубоко вздохнул и с силой саданул себя по нему.

Боль стала невыносимой, и Юра потерял сознание…

Белый потолок и заплаканное лицо матери на его фоне.

— Юрка, что с тобой происходит? Что с носом? Почему ты такой стал?

И впервые Юра задумался. А действительно, почему? Разве он счастлив, будучи “крутым чуваком”? Ведь по сути он не уважения к себе добился, а страха. А уважают не за силу. Силой можно восхищаться, её можно бояться, но не уважать за неё. А его нынешние друзья? Разве их дружба настоящая? Да он просто “крыша” для всей своей компашки! И тусуются с ним
они тоже из-за страха. И девчонки с ним спят поэтому. Господи, как всё фальшиво.

“А мама, — вдруг подумал Юра. — Неужели и мама меня должна бояться?”

Он нашёл мамину руку, крепко её сжал и дрожащим голосом сказал:

— Мам, прости. Я дурак. Я больше не буду таким…

И мама улыбнулась. Впервые за много недель.

* * *

Нос выздоровел. Юра первое время не мог налюбоваться на себя в зеркало.

С компанией с той стороны порвал, а перед старыми друзьями не уставал извиняться. Даже когда простили, он продолжал нудеть о прощении. Всех достал уже своими извинениями, но его терпели. Исправился ведь пацан. Пошёл по скользкой дорожке, оступился — бывает. Главное, что смог вернуться.

Труднее всего было завоевать доверие Марины. Но цветы под дверью, стихи в почтовом ящике и даже песни под гитару под окнами сделали своё дело. Девочка была покорена.

Жарким летним вечером они прогуливались по вечернему парку. Держались за руки. Впервые. Юра дрожал от волнения, сердце билось сильно и часто. То же самое, похоже, творилось и с девочкой. Он предложил сесть на лавочку, Марина охотно согласилась.

Сперва поцелуи были робкими и нежными. Но с каждой минутой ребята становились смелее. Через пять минут страсть уже хлестала через край. Рука Юры скользнула Марине под лифчик. Другая гладила ногу, сперва нерешительно касаясь юбки, но вскоре уверенно забралась под неё. Марина осторожно попыталась убрать руку парня, но он был настойчив. Наконец нащупал трусики, поддел край… Она всё ещё пыталась слабо сопротивляться, но было так хорошо и очень хотелось позволить всё. Чего бы он не захотел.

И тут Юру словно бы что-то больно кольнуло в нос. Парень вскрикнул — скорее от неожиданности, чем от боли. Голову прошила гневная мысль: “Что?! Опять?!”

— Что случилось? — встревожилась Марина.

Юра тут же успокоился, поглядел на неё задумчиво и внимательно. Удивлённо отметил, что это успокаивает. Рассмеялся. Девочка ошарашено смотрела на парня.

— Знаешь, — наконец сказал он, — пошли ещё прогуляемся?

Марина ничего не поняла, но кивнула.

Они пошли гулять. А случилось всё через три недели. И нос был совсем не против.

Нам всё равно

— Держи! Держи его, Васян!

Это кричит Колька. Весельчак и добряк. Хороший друг и душа компании. У него иссиня-чёрные, вечно растрёпанные волосы — говорит, от предков-татар. Мы верим — лёгкая раскосость в глазах парня есть. Сейчас его красивое лицо пунцово, на лбу проступили веточки вен.

— Васян, мать твою!

Это уже Витёк. Хотя мы зовём его Олегом. Почему так, в нашей компании уже никто не вспомнит. Пожалуй, во всём городе только родители зовут его по имени, которое дали при рождении. Олег заядлый роллер и очень любит болтаться на турниках. Турники, в благодарность, подарили ему красивую фигуру, а ролики — не менее красивые накачанные ноги. А вот красивую голову ему дарить, видимо, было не за что. Рыжий, курносый, с маленькими глазками и пухлыми щеками. Уши торчат. Зато улыбается Олег бесподобно и очень заразительно.

— Да держу, держу! — зло отвечаю я, крепче зажимая намотанную на кисти рук верёвку и упираясь ногой в парапет.

Справа от меня то же самое делает Колька. За парапетом Олег, непревзойдённый умелец по граффити, разрисовывает распылителями мост. Мы держим доску, на которой он сидит.

Ещё минут пять мы пыхтим, покрывая матом строителей, соорудивших такой неудобный мост. Верёвки привязать не к чему — ни столба, ни штыря какого-нибудь. Хотя, надо признать, мост ещё строится. Просто кажется, что мат помогает держать нашего смельчака.

И вот, наконец, долгожданное “Тяните!”. Мы собираем оставшиеся силы в кистях рук и тянем. Показывается одна Олегова рука, цепляющаяся за парапет. Затем другая. Через мгновение легко заскакивает и сам Олег.

— Пошли смотреть, что получилось.

Мы спускаемся с моста. Выходим на дорогу, что проходит под ним. Время раннее, машины почти не ездят. Смотрим.

— Красиво, ёптить! — решаюсь я выразить восхищение.

— Да! — твёрдо отрезает Колька.

— Спасибо, — улыбается Олег.

На мосту, сбоку, красуется яркая размашистая надпись: “Война? Эпидемия? Просто слова!” И ниже, буквами помельче: “Добро пожаловать в клуб пофигистов!”

* * *

Правило первое. Тебе пофиг всё и вся, кроме себя, родных и членов клуба.

Правило второе. Если ты испытываешь непреодолимое желание участвовать в том, что тебя не касается — смотри правило первое.

Правило третье. За нарушение правила первого и пренебрежение правилом вторым следует немедленное исключение из клуба. Для его участников ты перестаёшь существовать.

* * *

Самое главное, пожалуй, — это лицо. Чем больше в нём безразличия, тем вероятней, что тебя не побеспокоят. И даже обойдут третьей дорогой. Ведь если человеку всё пофиг, он не может быть нормальным, правда? А если человек ненормален, то от него можно ожидать чего угодно. Ну его в пень — с таким связываться…

Сложнее всего притворяться “кирпичом” в общественном транспорте — когда требуется уступить место какой-нибудь старушке. И вот тут главное — не поддаться эмоциям. Ты узнаешь множество интересных фактов о себе, своей семье и нынешнем поколении молодёжи — возмущённые пассажиры не пожалеют матерных слов и витиеватых оборотов. Смотри безразлично в окно, и тебя не тронут. Лишь кто-нибудь произнесёт гневно заезженное “руки даже марать о такое дерьмо неохота”. Но ты-то прекрасно понимаешь, что за этими словами прячется ничто иное, как страх. То самое ощущение, о котором ты в скором времени даже не вспомнишь. Потому что тебе на него будет пофиг.

Конечно, совесть никуда не девается. И поначалу очень сильно возмущается, пытаясь вернуть себе главенствующую роль. Но человек всегда был сильнее совести. В его силах задавить её и загнать в самый тёмный угол. Это сделать трудно. Но трудней выпускать её оттуда по надобности. Ведь ты не можешь быть бесчувственным бревном по жизни — есть родные и члены клуба, безразличие к которым также является нарушением. И вот попробуй-ка, юный пофигист, так выдрессировать совесть, чтобы по первому твоему велению она объявлялась, радостно виляя хвостом, а по второму, его же поджав, бежала в свою будку. Попробуй, весь день проходив с каменной маской по улице, суметь снять её дома. Услышишь ли ты просьбу матери вынести мусор? Сумеешь ли не отказать младшему брату в помощи с уроками? Не скажешь ли отцу, собирающемуся взять тебя на выходные
строить дачу, “на кой мне это надо”?

А, не отказав ни разу, сможешь ли потом опять стать сволочью, выйдя за порог дома?

Да, нелегко. Зато действенно. Мы не останавливаемся ни перед чем — и добиваемся однозначного успеха во всём. Ради себя и родных, ради лучших друзей.

Не самая плохая позиция, верно?

Слишком уж толстым слоем шелухи обрастает человек в течение жизни: привычками, предрассудками, понятиями о справедливости, добре, любви; излишней любознательностью. Это всё утяжеляет шаги и мешает двигаться к цели. Например, тех двадцати копеек, что при входе в супермаркет ты бросил попрошайке, может как раз не хватить на буханку хлеба — оказывается, налички у тебя не осталось, а банкомата поблизости нет. Прикрывая на работе оплошность коллеги, попадаешь под раздачу слонов сам — а ведь буквально завтра тебя хотели представить к повышению. Ну, и наконец, возвращаясь к бабульке в общественном транспорте, — уступая ей место, ты лишаешь себя заслуженного отдыха, ибо весь день пробегал по городу, подписывая всевозможные договоры; и ноги гудят неимоверно.

Мы шумно идём по ночной улице. Три закадычных друга — один за другого порвёт глотку любому. В клубе мы состоим уже целый год, и сейчас бурно, не обращая внимания на поздний час, обсуждаем его влияние на нашу жизнь.

Я, наконец, начал пробиваться по службе — можно сказать, первый успех со времён окончания универа. А это — ни много, ни мало — три года. Я попросту перестал бояться. Научился принимать решения самостоятельно, без оглядки на начальство. Мне абсолютно пофиг, получит поощрение моя инициатива или, как в народной мудрости, станет наказуемой. Я шёл вперёд. Просто шёл. Напролом.

Олег, перебивая нас и самозабвенно жестикулируя, рассказывает об очередной победе на личном фронте. До вступления в клуб он жутко стеснялся внешности, и об отношениях с девушками не могло быть и речи. Впрочем, как и об общении с ними — он зажимался и не мог вымолвить ни слова. Но за этот год Олег покорил не одну даму, и даже не десяток. Сколько хрупких сердец было разбито о его пофигизм, я тактично промолчу. Сейчас он распинается о последней девчонке, которая повсюду его преследует. Рассказы Олег всегда подкрепляет хорошими шутками, так что мы от души ржём.

У Кольки всего понемножку. Хорошая работа, ночные клубы, девочки… Рассказывать нечего. И он вдруг действительно замолкает. Останавливается и долго смотрит под ноги. Там сидит и молча ловит его взгляд маленький чёрный котёнок. Мы ошалело смотрим то на животное, то на друга. Что ж он не отпихнёт котёнка или хотя бы просто не переступит?

Колька всё смотрит на него. Котёнок мяукает. А наш потомственный татарин берёт его на руки и нежно прижимает к груди, гладит. Раздаётся громкое мурчание. Котёнок довольно щурится.

— Ребят, — говорит Колька, — меня вчера мать попросила повесить гардину в зале, а я проигнорировал по привычке. Она полезла сама на стол. А ноги у неё больные — подвели. Упала… руку сломала. Жива, слава Богу, поправится… Меня простила. Не могу я больше, ребят. Ухожу. Прощайте.

Колька разворачивается и уходит. С котёнком на руках. А мы ещё долго стоим. Молчим. Слов нет. В голове пусто. В душе пусто. Сердце, кажется, не смеет стучать.

— Пойдём, — нарушаю я колючую тишину. И, стиснув до боли зубы, словно пробиваясь сквозь толщу льда, добавляю: — Забудь о нём.

* * *

С тех пор прошло сорок лет, и мир изменился коренным образом. Движение пофигистов ширилось столь быстро, сколь и необратимо. Каждый находил в его мировоззрении что-то своё: побег от проблем, дорожку к успеху, обычный интерес, а кто-то даже своеобразную романтику. Так или иначе, количество клубов росло. Уставы и правила были везде свои, но если нашему клубу хватало трёх пунктов, то в других теперь писались целые своды. Проводились ежегодные сходки, съезды, конференции, конвенты… Самым популярным был палаточный городок под названием “Respublica Apathia”.

На самом деле это было хорошее время. Тогда люди ещё умели замечать друг друга.

Но произошло невероятное. Нет, чувственность не стала наказуемой, как в старом фильме “Эквилибриум”, а книги не сжигались, как в известном романе Брэдбери. Чувства просто сходили на нет.

Да, прекратились войны. Угасла ненависть и межрасовая вражда. Стёрлись границы государств. Снизилась преступность. Все силы, наконец, бросили на мирные разработки. Человечество восторженно вступало в мир будущего — именно тот мир, который раньше показывали в кино. Сияющие небоскрёбы, обилие воздушного транспорта, полёты в космос, новые грани наслаждения…

Но с ненавистью исчезла любовь. С преступностью — понятие справедливости. Техногенная революция стала причиной небывалого загрязнения атмосферы.

Исчезли семьи. Многие женщины отказывались когда-либо рожать и добровольно стерилизовались. Был разработан вынужденный законопроект о контроле за рождаемостью, иначе человечеству грозило вымирание. Но из-за проблем с экологией
большинство новорожденных появлялись на свет физически и умственно недоразвитыми. Такие немедленно утилизировались.

Конец Света был близок.

Я неторопливо одеваюсь и выхожу за дверь заботливо выделенных мне правительством пятидесяти квадратов. Третий этаж. Большинство городов вплоть до уровня двадцатого этажа утопают в зловонном тяжёлом смоге. Квартиры выше считаются элитными — даже если по площади уступают моей.

Вовремя спохватившись, возвращаюсь, чтобы захватить респиратор. На днях увидел рекламу новых фильтров, — якобы девяносто четыре и пять процентов очистки, — хотелось купить опробовать. Кашель совсем замучил. Позавчера начала отхаркиваться кровь.

Я выхожу в привычное зловоние: запах пробивается сквозь дохлые фильтры. Но можно поблагодарить Судьбу за то, что хотя бы глаза не режет. Такое, к счастью, бывает редко. Иначе пришлось бы раскошелиться на противогаз…

Выхожу на улицу. До аптеки идти два квартала. Кашляю. Тороплюсь, понимая, что кроме меня самого обо мне никто не позаботится. Никому ни до кого нет дела. Мимоходом удивляюсь тому, что сам себе не безразличен. Улыбаюсь. Смотрю на прохожих. Всё как всегда — идут по одному, друг на друга не смотрят.

Перестаю улыбаться. Прохожу квартал. Подхожу к следующему перекрёстку. Из-за угла в спешке выныривают трое парней с древней стремянкой. На них дорогие лёгкие противогазы. “Дышащие”, как их называют. В таких кожа не потеет.

Парни проходят мимо. Я сперва не смотрю на них. Затем останавливаюсь как вкопанный. С резвостью, непозволительной для своего возраста, разворачиваюсь. Они идут действительно вместе. И — просто невероятно! — начинают оживлённо переговариваться и смеяться. У одного из-под противогаза выбиваются иссиня-чёрные волосы, у другого — рыжие, у третьего… В глазах плывёт. Я разворачиваюсь, иду дальше. Аптека за углом, в конце проспекта. Протираю глаза, поворачиваю — и изумлённо смотрю на разрисованную стену дома напротив.

Именно так когда-то рисовал Олег.

На стене, между вторым и третьим этажом, красуется яркая размашистая надпись: “Нам не всё равно. Клуб совести”.

Появляется резь в глазах. Но не от смога.

Мечтатель

Кудрявость Диме абсолютно не мешала. Прозвище Лохмик — от слова “лохматый”, а не того, о котором все сразу думают — прилипло к нему ещё в ранних классах школы, и он на него нисколько не обижался. Напротив, Дима очень гордился кучеряшками. Завидев его, друзья тут же начинали шутить: “Вот он, наш мачо идёт”. А некоторые даже находили в нём сходство с героем фильма “Обитаемый остров”. Вот здесь, грустно думал Дима, как раз гордиться нечем. Тем более, что тот блондин, а я — брюнет.

Сегодня у Дмитрия Короленко, превосходного банковского работника, пользующегося непревзойдённым успехом практически у всех сотрудниц — кроме главбуха Веры Фёдоровны, — был День Рожденья. Праздновал он всегда с размахом: снимал кафе, приглашал всех в ресторан или организовывал выезд за город. Но на дворе был вонючий финансовый кризис, и с деньгами было туговато даже у банковских работников. Потому Дима не стал особо задумываться, а просто пригласил всех в ночной клуб. Никаких, мол, подарков не нужно, каждый платит за себя — давайте просто повеселимся. Идея была воспринята одобрительным гулом сотрудников и утробным ворчанием Веры Фёдоровны — ну недолюбливала она Лохмика.

Весенний пятничный вечер налился запахами, было очень тепло и всё ещё светило солнце — как непривычно это осознавать после такой долгой зимы. Словно и день рабочий стал короче. А ведь было уже начало восьмого. Дима не спеша вышагивал по тротуарной плитке, забросив пиджак на плечо. Тёплый ветерок ласкал волосы, играл ослабленным галстуком и прижимал к мускулистому торсу выправленную из брюк рубашку. Запонки и начищенные туфли весело поблёскивали в лучах закатного солнца.

Сбор был назначен на полдвенадцатого. Было решено провести эту ночь чисто по-студенчески. А именно: завалиться в супермаркет, набрать “выпить и закусить”, после чего шумно всё это употребить в ближайшем дворе. А затем уже ехать в ночной клуб. Лохмик очень любил вспоминать студенческие годы, и это была именно его идея. Как оказалось, народ был совершенно не против.

Дима усмехнулся, предвкушая сегодняшнюю ночь и вспоминая горящие глаза Иры, новенькой девочки с ресепшна. Так, сейчас домой, перекусить, помыться, привести себя в порядок, а там и время сбора подойдёт, радовался именинник.

Он привычно свернул во двор, срезая путь к метро. Во дворе развернулась стройка очередного спортивного комплекса. Большая территория была огорожена высоким металлическим забором. С лёгким интересом Лохмик читал на нём каждый день обновляющиеся надписи: “Незаконной стройке — нет!”, “Воры, прочь из нашего двора!”, ну и прочее в том же духе. Причём строители не уставали ежедневно закрашивать гневные лозунги зелёной краской, а жильцы дома — писать новые. Борьба была более чем странной — Дима был уверен, что кроме писанины люди не предпринимали никаких шагов, чтобы прекратить “незаконную застройку”.

Вот так, скептически покачивая головой и грустно улыбаясь, он и провалился в канализационный люк, крышки которого сегодня почему-то не оказалось на положенном месте. Вероятно, бомжи, суки, постарались, успел подумать Лохмик, прежде чем ударился о край отверстия головой и потерял сознание.

Вскоре стемнело. Мимо люка ходили люди, в темноте чудом избегающие попадания в дыру и все как один матерившие треклятых бомжей, утащивших крышку на металлолом.

“Проклятье!” — подумал Ар, пытаясь зажать трещину в оболочке биокостюма, из которого обильно вытекала термальная жидкость. “Проклятье!” — подумал он вновь, ловя всплывающие в памяти воспоминания и образы.

Война. Его протест в Синоде Больших. Арест. Трибунал. Тюрьма. Бегство. Лететь как можно дальше! Прочь с родной, предавшей его, планеты! Прочь из Системы! Прочь из Галактики!

Ар вспоминал всё, что чувствовал и к чему стремился. Он доставал из закромов памяти затерянную веру в то, что найдёт лучший мир и сможет найти в нём себя самого.

Он снова пережил те мгновения, когда впервые ступил на зелёную траву Земли и заглянул в её синее небо. Вновь и вновь он всё переживал впервые: дуновение ветра, прикосновение капель дождя и нежность снежных хлопьев, жар летнего солнца и ласку морской воды. Подстроившийся под доминирующий вид здешней фауны биокостюм необычайно точно передавал все ощущения неприспособленному к местным условиям организму. Ар, которому с детства ставили диагноз “отрешённое сознание”, характеризующийся хроническим подсознательным бегством из реальности в мир грёз, очень быстро погрузился в земную жизнь, в конце концов приняв новый мир в качестве своего родного. С каждым прожитым днём Ар забывал себя прежнего.

Пока не забыл совсем.

Биокостюм сравнил заблудший разум хозяина с сознанием аборигенов и отнес его к детскому уровню развития. После чего придал земному облику Ара внешность пятилетнего ребёнка. Такими мечтателями здесь были только дети.

На детский приют Ар наткнулся случайно — бродя по улицам города, куда занесла его судьба. Вертящий по сторонам головой одинокий мальчишка с блестящими от восхищения глазами привлекал всеобщее внимание так, как если бы шёл голым. Его за руку отвели в приют и накормили. Закономерно поинтересовались, кто он? Ар честно признался, что ничего не помнит, после чего был принят и начал жить жизнью новой. Мечтательно глядя в будущее.

Очень скоро его усыновили. Красивые и добрые люди.

<

p style=»margin-top:0;margin-bottom:0;text-align:justify;text-indent:27pt;»>Биокостюм всё теснее окутывал тело Ара симбиотическими
связями, сливаясь с ним и изменяя его. Мечтатель сам не заметил, как стал называть оболочку кожей, а термальную жидкость — кровью. Он даже упустил тот момент, когда впервые назвал приёмных родителей “мамой” и “папой”, и уж точно не заметил мгновения, когда стал обычным земным ребёнком.

Сейчас все воспоминания отдавались жуткой головной болью, и казалось, что кровь, пульсируя, вытекала быстрее из раны. Нет. Не кровь — термальная жидкость. Не рана — трещина в оболочке биокостюма.

Но остановиться Ар не мог — образы, слова, запахи выныривали из глубины сознания бесконечной кинолентой. Игрушки. Велосипед. Школа. Друзья. Пиво. Пионерлагерь. Костёр на берегу моря. Первый поцелуй. Институт. Лёгкая атлетика. Первенство среди университетов страны. Разочарование первого сексуального опыта. Восхищение последующим. Неудовлетворённость отношениями. Суицидальные порывы. Мама. Папа. Любовь. И друзья, друзья, друзья. Жизнь переливается красками. Череда побед на личном фронте. Отличная учёба. Красный диплом. Работа. Победы. Победы. Победы. Победы.

Канализационный люк.

Сознание инопланетянина Ара, не знающего, что такое слёзы, сейчас яростно боролось с сознанием землянина Димы, испытывающего почти непреодолимое желание зарыдать. Однако даже Ар знал, что такое отчаяние. В один миг он понял, что лишился всего. Ведь он жил и верил, что не существует жизни иной. Он был счастлив. А что Ару — или Диме? — делать теперь, имея два полностью различных сознания? Он понимал, что, вспомнив всё, уже не сможет вновь погрузиться в мир Земли. Более того, произошло самое страшное — его потянуло домой. На свою планету, раздираемую войнами, на Синод Больших. Пусть даже вновь под трибунал, но он должен донести до них то, что узнал здесь. Он познал счастье и должен поделиться им. Безусловно, на Земле тоже было далеко не всё мирно, но о войнах Дима знал только из учебников истории, телевизора и интернета. Всё было таким далёким и нереальным. И ему совершенно не нравились боевики и фильмы про героев войны. Он никогда не мечтал быть героем. Хотя был не против прославиться. Мечтал о спортивной карьере. Но всё сложилось иначе. И об этом он не жалел ни одного мгновения. Успех всегда шагал в ногу с Димой.

Всё ещё функционирующий биокостюм помог активироваться нескольким, давно бездействующим нервным узлам, и Ар мгновенно принял решение: “Лечу”.

Лохмик не пришёл на празднование своего Дня Рожденья. Друзья и сотрудники забеспокоились, стали звонить ему на мобильный, но длинные гудки вызова не прерывались привычным и задорным “Пронто!” А спустя сутки номер был вне зоны досягаемости. Диму нашли в воскресенье утром, окровавленного и бездыханного, с вывернутой ступнёй и разбитой головой. Умер от потери крови, вероятно, так и не придя в сознание — иначе воспользовался бы мобильным телефоном. Банк устроил достойные похороны бывшему сотруднику, и долго ещё в офисе не утихал многоголосый женский плач. Даже Вера Фёдоровна украдкой смахнула несколько слезинок. У приёмной матери Димы случился сердечный приступ, и отцу было не до тоски по сыну — он хлопотал вокруг жены, молясь, чтобы она выжила.

Она выжила.

А мечтатель Ар уже покинул пределы Солнечной системы и совершенно не задумывался о происходящем на Земле. Он радовался обретённой лёгкости тела — надоевший биокостюм остался в той злосчастной канализации — и скорому возвращению домой. Штурвал и пилотское кресло еле ощутимо вибрировали, отзываясь на утихающие обороты стартового двигателя, и это почему-то успокаивало взволнованное сердце. Мысли Ара скользили по колее, ведущей в новое будущее. Он уже почти видел себя мессией, принесшим мир и добро своей планете, научившим соплеменников быть счастливыми. Он видел себя на экранах голопроекторов, рассказывающим о том, что испытал и пережил на далёкой и чудесной Земле. Перед глазами Ара пестрили заголовки бесконечных новостных изданий о его путешествии, называемом не иначе как “экспедиция”. Он видел своё имя спустя многие сотни лет, намертво выжженное на страницах учебников истории и заучиваемое школярами наизусть.

Таков он был, этот мечтатель Ар, отрешённо готовящийся к прыжку в гиперпространство. Он верил и даже, наверное, знал — всё будет хорошо. Ведь мечты сбываются — Ар в этом доподлинно убедился.

Но дома его ждал трибунал.

17.04.2009

Ликвидатор

Шериф Гиббс не любил заварной кофе. Несмотря на многочисленные увещевания друзей и знакомых, он всё равно предпочитал растворимый. Причин тому две: простота приготовления и вкус. Ему нравился вкус именно растворимого кофе, и ничего поделать он с этим не мог.

Каждый рабочий день начинался с вожделенного напитка. Шериф приходил в кабинет, нажимал кнопку электрического чайника и, пока тот закипает, не спеша разворачивал купленную на углу полицейского участка газету. Сегодня это был выпуск “Запаха свободы”. Шериф никогда не покупал дважды одну и ту же газету. Он во всём любил разнообразие. Кроме кофе. Здесь предпочтение всегда отдавалось баннакскому “Шерифу”. Гиббс не скрывал, что из-за названия в первую очередь. Тем не менее, он настолько привык к этой марке, что более не мог пить ничего.

Вода закипела. Шериф уселся в кресло, закинул ноги на стол и углубился в чтение газеты, раз за разом поднося ко рту парившую чашку и с наслаждением причмокивая. Иногда к утренней процедуре примешивалось раскуривание сигары, но в последнее время это было дорогое удовольствие — поставщики куда-то пропали. Ходили слухи об объявившейся банде в районе Сент-Эльмо. Вполне вероятно, что она приложила свои грязные руки к торговцам.

Словно подтверждая эти мысли, на первой же странице газеты красовался заголовок: “Головорезы из Игл Маунтин напали на почтовый дилижанс”. Прочтя статью, Гиббс только покачал головой. Дилижанс направлялся в Бельмонт. То есть сюда. Весело…

Шериф совершил немыслимое — отставил чашку. Гаркнул:

— Джефферсон, ко мне!

Прошло секунд двадцать, прежде чем в комнату неспешно вошёл парень в форме сержанта. Гордый, в очередной раз подумал шериф. Что ж, жизнь и не таких нагибала.

— Усилить патрулирование городских окраин — чтобы ни одна собака не проскочила. И пусть без дробовиков даже не смеют выходить.

— Что-то случилось? — обеспокоился сержант.

Гиббс ухмыльнулся, видя, как с паренька за миг сошла вся спесь. Шериф молча подтолкнул ему газету. Джефферсон быстро пробежал глазами по статье, с открытым ртом взглянул на шерифа и вышел.

— Чёрт возьми, газету унёс, — пробормотал Гиббс, встал и подошёл к окну.

Да, не тот уже стал. Ноги болят по ночам, мочиться приходится всё чаще, а к вечной мигрени уже даже привык. Отдышка проклятая совсем замучила. Хорошо хоть поясница не болит — чуть ли ни все друзья-одногодки мучаются от радикулита. Двадцать лет назад новость о том, что в городе может объявиться банда, была бы воспринята если уж и не с радостью, то с азартом. Сейчас же мысль одна — дожить спокойно до пенсии и сложить полномочия.

На просторной пыльной улице сновали туда-сюда люди. Открывал винную лавку скрупулёзный толстяк Мэнглз, сметал пыль с порога своего ювелирного магазина заядлый курильщик Паркер, дальше по улице, у входа в “Первый голфилдский банк” суетился, выстраивая на бело-синем стенде сегодняшние курсы валют, какой-то клерк. Таких ещё называют “белый воротничок”.

Ишь, какие молодцы, подумал Гиббс. Понаставили лавок и банков напротив полицейского участка — думают, так безопаснее. Дай-то Бог. Тревожно что-то на душе. Ох, тревожно.

В подтверждение мыслей где-то вдалеке раздался выстрел. Затем ещё один. Ответный? Народ на улице остановился, прислушиваясь. На лицах читалась тревога. И тут все побежали. Мэнглз и Паркер уже закрывали витрины, на стёклах которых красовались вывески, опуская сверху пластиковые ставни. Клерк, не довесив одну циферку, скрылся за дверьми банка.

Вновь раздался выстрел. И ещё один. И ещё. Перестрелка набирала обороты.

Шериф Гиббс расстегнул кобуру, вынул ремингтон, заглянул в барабан — патроны на месте. Револьвер был отправлен обратно. Кобуру шериф застёгивать не стал.

Гиббс выскочил за двери кабинета в приёмную. Джефферсон с совершенно затравленным видом стоял на коленях у окна и изучал улицу. Вот какой смельчак, презрительно подумал шериф.

— Молишься? — холодно бросил он.

Сержант подскочил и выпрямился по стойке смирно.

— Виноват, первый раз слышу настоящую перестрелку.

— Надеюсь, что и последний, — пробормотал шериф.
Подумав, добавил: — В хорошем смысле… Приказ успел-то выполнить?

— Распорядился, — кивнул Джефферсон. — Ребята выехали из всех участков, но…

— Хорошо, — не дал закончить шериф. — Сколько у нас осталось?

— Ещё четверо, кроме нас с вами.

— Кто?

— Уиллис, Райт, Грейвс, Таун.

— Хорошо, — сказал шериф, а про себя подумал, что если Райт и Грейвс хотя бы пистолеты в руках умеют держать, то Таун и Уиллис молокососы ничем не лучше Джефферсона. — Перестрелка, похоже, на северной окраине. Выйди снова на связь, и узнай, что за чертовщина происходит. Если всё плохо, направь остальных на подмогу.

— Я ж говорю — они… уже…

— Что?!

— Ребята уже вызвали подмогу, и все, кто есть, бросились на помощь. Но вдруг переговоры разом прекратились. Все. Словно щёлкнули выключателем.

— Что ты такое несёшь? — холодея, произнёс шериф: подобная странность была ему знакома. — Попробуй ещё раз.

Сержант подскочил к своему столу и схватил рацию:

— Митч! Алекс! Вы живы? Что там у вас происходит? Митч? Алекс? Глейб? Арни? Кто-нибудь, ответьте?

Тишина на канале связи была более чем многословна.

* * *

Митч лежал под окном в чьём-то доме, закрыв руками голову. Под непрерывный грохот выстрелов на него сыпались штукатурка, щепки из оконной рамы и стекло. Вот так попал, думал офицер. Вот это попал. Откуда эта шайка только взялась? Патруль был обстрелян в считанные секунды. Митчу просто повезло. Время словно замедлило ход, и он отчётливо увидел как разлетелась голова Алекса, разбрызгивая повсюду кровь, кусочки черепа и мозга, как вырвался кровавый фонтан из груди Питера. Лошади бросились врассыпную. Наверное какое-то шестое чувство отдало команду “Лежать!”, ибо на тот момент Митч, казалось, уже не владел ни одним из пяти известных.

Офицер бросился на землю, отполз за мусорный бак и, стараясь держаться на одной линии с ним и стрелявшими, пополз к ближайшему дому. Благо, нехоженая территория поросла высоким бурьяном, и была надежда, что нападавшие сейчас не видят его совсем. Однако, буквально через пару футов нужно было подняться и махнуть через забор. Бог миловал, и это удалось…

Митч не знал, где хозяева дома — наверняка закрылись в подвале. Это хорошо. Это здорово. Хоть за их жизни не нужно нести ответственность.

Стрельба прекратилась. Но только здесь — вдали продолжали греметь хлопки выстрелов. За окном слышались задорные голоса и топот гарцующих лошадей. Звук заряжаемых ружей. Топот копыт приблизился. Митч осторожно пополз в другую комнату. Он старался это делать бесшумно, но в наступившей на несколько кратких мгновений тишине невероятно громко звучало его елозинье. Ещё громче, казалось, стучало сердце. Он весь взмок, рубашка противно прилипала к спине, а волосы — ко лбу. Капельки пота то и дело стекали по носу и срывались с ресниц. Стрельба возобновилась. Наконец он дополз до окон, ненароком задел рукой ножку журнального столика — ваза с сухим букетом из полевых цветов опасно покачнулась. Митч замер. Обошлось.

Осторожно офицер встал на ноги. На корточках он сделал ещё один шаг к окну и, держа пистолет так, чтобы ствол был на уровне глаз, стал осторожно приподниматься. В глаза ударил солнечный свет, и Митч пригнулся вновь, остервенело в мыслях ругая неуместное светило. Он осторожно перешёл к окну справа. Теперь выглядывать нужно было под другим углом, и солнце не должно слепить.

И он выглянул.

Всадников было трое. По крайней мере видел Митч троих. Тёмно-серые джинсы, сапоги, увенчанные шпорами, рубашки в бело-красную клетку, кожаные куртки и шляпы — с широкими, загнутыми кверху полами. На бедре каждого красовалась кобура с револьвером. На лицах — чёрные повязки. Бандиты были одинаковыми, словно близнецы.

Один держал в руках дробовик. Он вдруг повернул голову в сторону окна, за которым был Митч. Офицер тут же присел — в голове обрывками пронеслась “Отче наш”. Чёрт возьми, тут же подумал Митч. Всё равно ведь заметили. Была не была! Офицер выпрямился с явным намерением пристрелить хотя бы одного из странных бандитов, но ствол его пистолета вперил взор в лошадей без седоков. В тот же момент
он услышал как от удара распахнулась входная дверь, и внутрь, громко ударяя каблуками по полированному паркету, вошли трое. Не меньше во всяком случае. Митч бросился к стене напротив окна и прильнул к ней слева от входа в комнату. Двери были распахнуты. Дрожащее дуло пистолета смотрело в сторону дверного проёма, готовое прострелить голову первому, кто появится.

Они уже были в соседней комнате. Судя по звуку шагов, один прошёл к её центру. Не было не произнесено ни слова. Но раздался выстрел. Слева от Митча, на уровне живота, брызнули многочисленные фонтанчики извести и штукатурки. Два с половиной десятка картечин упали на пол посреди комнаты. Митч как заворожённый проследил за их траекторией. Раздался ещё один выстрел, и вместе с ним две дюжины раскалённых толстых игл впились сзади в поясницу, увязая где-то в кишках. Офицер вскрикнул. Ноги подкосились, и он рухнул на живот. Боль заполняла его. Она поглотила даже чувство страха. Она распаляла злость и безысходность. Митч увидел пару ног. Один из убийц вошёл в комнату. Ствол офицера по-прежнему был направлен в сторону дверного проёма, и он выстрелил. Пуля вошла в сапог. Бандит подскочил и, взявшись за ногу, с криком упал. Митч нажал на спусковой крючок ещё раз. Пуля сорок четвёртого калибра с плеском вошла в глаз упавшего, забрызгивая кровью стену позади и проделывая в ней дыру.

Боковым зрением Митч заметил какое-то движение над убитым. Из-за стены показалась рука с пистолетом. Да, наверное рука. Так высоко поднять револьвер, чтобы прицелиться, офицер был не в состоянии.

Раздался выстрел. Митч ещё успел вспомнить лицо давно умершей матери, с которой ему вновь предстояло встретиться.

Лейтенант Фрэнк Макговерн яростно отстреливался. В считанные мгновения он потерял двух сержантов и одного офицера. Неизвестно, что происходило на других точках обстрела — а то, что их множество, было ясно как божий день, — но почему-то было понятно: ситуация не лучше нигде. Чем и кому не угодил маленький Бельмонт, было загадкой. Очевидно одно — эдак за полдня городок лишится всего полицейского состава. Что после этого случится с жителями — страшно представить. Фрэнк собственными глазами видел, как бандиты расстреливают мирных жителей: всех, кто попадается им на глаза. Подонки. Малыш Джефферсон по рации твердил что-то о банде из Игл Маунтин, побушевавшей в Сент-Эльмо, но та шайка всего лишь прошлась по паре бакалейных лавок. Сравнимо ли обычное ворьё, пусть и вооружённое, с отрядом профессиональных убийц? Нет, конечно. Очевидно, что и почтовый дилижанс тоже не их рук дело. Газетчикам верить, что о стену головой биться.

Нет, пришельцы определённо не грабители. Чёрт возьми, да это же просто чистка. Они зачищают городок. Для чего? Для кого?

Макговерн с болью подумал о жене и детях. Дай Бог, чтоб они нашли надёжное укрытие. Идеальным был бы побег из города, но кто знает — не наседают ли убийцы с другой стороны, пока все полицейские силы брошены сюда. В многочисленности этого карательного — по другому и не скажешь — отряда сомневаться не было повода.

Лейтенант сделал несколько глубоких вдохов и пересёк широкий проулок. Тут же раздалась череда выстрелов, пара картечин врезалась в предплечье. Ерунда. Жив, и слава Богу. Он прижался к холодной стене дома. Присел, быстро выглянул, три раза пальнул. На четвёртом дробовик заклинило. Верный восемьсот семидесятый ремингтон стабильно клинило раз в пятнадцать-двадцать выстрелов. Фрэнк выругался, передёрнул затвор, выстрелил ещё разок и начал заряжать ружьё. Два выстрела скользнуло по углу, за которым он прятался. Где-то дальше по улице слышалась ещё одна перестрелка, и у лейтенанта внутри происходила яростная борьба: присоединиться к сражающимся там товарищам и дать достойный отпор или остаться здесь, как можно дольше сдерживая натиск противника, не давая тому проникнуть вглубь города? Мысли всё же склонялись к первому варианту. Так шансов было больше. Как пить дать где-то бандиты уже прорвались. Так не лучше ли объединиться, отбить атаку здесь и броситься на спасение города сообща?

Лучше.

Макговерн высунулся из-за угла и тут же спрятался обратно, пропуская мимо несколько смертоносных роев. Выглянул снова и прицельно пальнул по углам, за которыми прятались нападавшие. Затем смачно выругался и побежал по улице…

Коническая пуля весом в двенадцать целых и девять десятых грамма с лёгкостью вошла в спину, дробя позвоночник и проходя навылет сердце и грудину.

На выходе из ближайшего проулка, мимо которого только что пробежал Фрэнк, стоял человек в тёмно-серых джинсах, рубашке в бело-красную клетку и кожаной куртке. Голову его покрывала шляпа с широкими загнутыми кверху полами, а на лице была чёрная повязка по глаза. Человек хмыкнул и отправил свой уокер в кобуру.

* * *

Это было так же просто, как выпалывать сорняк. Впрочем, даже проще. Садово-огородные дела Стэнли терпеть не мог — никогда не мог понять мать, копающуюся в земле и навозе. Зато спускать курок — это за милую душу. За столько милых душ, сколько их понадобится…

Отряд ликвидаторов практически без потерь — один глупец не в счёт — сломил оборону местных законников и вошёл в город. Как бишь там его? Бельмонт?

Ковбойская одежда поначалу смешила ребят, но потом им даже понравилось — вошли в роль. Всё должно быть достоверно. Да и вестерны любили все.

Интересно, думал Стэнли, один я понимаю, что это не исторический, а скорее фантастический жанр, если учесть, что настоящие ковбои — это обыкновенные пастухи, причём краснокожие или чернокожие?

Недалеко
от места высадки отряд наткнулся как раз на двух таких — стерегли стадо коров. Этих не тронули — нужны очевидцы, которые разнесут по округе весть, что на Бельмонт напала банда разбойников. Тогда Наблюдатели ничего не заподозрят. Стэнли понимал, что хотя и действовал по указке императора, в случае неудачи не сможет на него сослаться. Официально даже сама Служба ликвидации не существует. Чего уж там говорить об операциях, проводимых ею?

Спешившись ещё на окраине, отряд быстро продвигался вглубь города, убивая всех, кто попадался на пути: мужчин, женщин, детей, стариков. Кто не попался — тому повезло. Первоочерёдная задача — очистить город от полицейских. Чтобы не мешали. Остальные же — чёрт с ними — могут целиком полагаться на удачу. Правдоподобнее слухи будут.

Сам Стэнли старался избегать убийств женщин или детей, оставляя это право подчинённым. Не то, чтобы ему было их жалко или боялся последующих уколов совести. Нет. Такие понятия как совесть или жалость не подпадали под определение ликвидатора. Просто… Просто Стэнли старался не делать этого. Возможно потому, что у него самого были жена и сын. А возможно потому, что при подобных мишенях точность его стрельбы почему-то снижалась раз в пять…

Стэнли дал команду остановиться — впереди была площадь. Небольшая. Футов сто шестьдесят на сто. С фонтаном перед двухэтажным зданием. По-видимому, мэрией. На здании развевался флаг: слева вертикальная полоса с белой звездой посредине; две горизонтальные полосы — белая и красная — занимали остальную, большую часть полотна.

Стэнли напряг память. Как же — это ведь флаг штата Техас Североамериканского континента на далёкой столичной Земле. Что ж, теперь ясно, откуда именно прилетели здешние поселенцы. Отколовшаяся от цивилизации, но хранящая память происхождения, колония. Интересно, откуда ещё выходцы будут встречены на этой планете?

Впрочем, неинтересно.

Площадь была единственным местом в городе, которое было красиво вымощено булыжником. Более-менее широкие улицы имели асфальтовую поверхность, проулки же не были покрыты ничем. Впрочем, площадь от своей красоты не переставала быть площадью — открытым пространством, на котором легко можно положить весь отряд.

Командир отдал команду, и его люди растворились среди домов, расположенных по её периметру. Вновь заиграли инструменты, неприятную музыку которых очень многие сегодня слышат последней в жизни — револьверы и дробовики.

Вооружённая до зубов охрана мэрии была ликвидирована с потерей ещё одного бойца. Хорошего бойца. Стэнли стиснул зубы. Впредь нужно быть более осторожным. Автоматического огнестрельного оружия он никак не ожидал. Автомат был местного производства, весьма неудобный и неточный, но своё дело сделал. Точнее он оправдал всего лишь десятую часть возлагаемых надежд, но всё же — жизнь такого бойца стоит многого.

Прошло ещё десять минут, и отряд ликвидаторов достиг полицейского участка, в котором находился кабинет шерифа Гиббса. С забаррикадировавшимися в здании полицейскими бой затянулся до вечера, и отряд — просто немыслимо! — потерял ещё четверых. Заметно было, что осаждёнными руководит опытный командир. Те не высовывались без надобности и делали лишь одиночные, максимально точные выстрелы, экономя патроны. Постоянно меняли огневую позицию. Стэнли невольно проникся уважением к оборонявшимся и отдал приказ по возможности сохранить им жизнь. Всё же хотелось заглянуть в глаза достойному противнику.

С сумерками раздался последний выстрел. У полицейских закончились патроны. Не мудрено — удивительно, что в этой глуши вообще было оружие. Стэнли ждал. Он знал, что шериф выйдет из участка. Такой человек примет смерть достойно, не прячась.

И не ошибся. Дверь распахнулась, и из неё вышел пожилой мужчина: невысокий, с брюшком, седой и коротко стриженный. На его круглом лице отражалась обречённая решительность. Под прицелом четырёх десятков стволов он подошёл к Стэнли.

— Чем не угодила эта планета империи, ликвидатор? — насмешливым тоном спросил Гиббс.

Прошло не менее минуты, прежде чем Стэнли смог совладать с изумлением.

— Ты знаешь, кто я такой? — задал он глупый вопрос.

— Конечно, знаю, — усмехнулся шериф. — Не боитесь, что Наблюдатели что-то заподозрят?

Стэнли вновь удивился, но в этот раз собрался гораздо быстрее. Как вышло, что абориген настолько осведомлён? Отмахиваться бессмысленно — тем более, что разговор мог быть интересным. Да и возможность пообщаться с мертвецом представлялась редко.

Стэнли снял повязку с лица, и шериф Гиббс увидел красивое лицо парня лет тридцати.

— Мы не боимся, — улыбнулся Стэнли. — Слухи о нашей так называемой банде уже завтра достигнут местного Баннака. И завтра же мы продолжим свои налёты, и за полгода значительно проредим население всей обитаемой территории. Сколько их тут всего? Два с половиной миллиона? Ни организованной армии, ни толкового оружия, ни бойцов. Здесь нет ничего. Только кучка жалких поселенцев. Дойдёт до того, что они сами будут грызть друг другу глотки, сбиваясь в банды, будут видеть повсюду врага. А мы тем временем постоим в сторонке. А после — закончим начатое.
Планета вымрет сама по себе. Наблюдатели увидят алчных, беспринципных людей, истребивших друг друга.

— Ты уверен, что у тебя получится? На сколько сегодня поредел твой отряд?

Стэнли поморщился.

— Шестеро. А скольких твоих мы положили?

Гиббс промолчал.

— И всё же зачем? — спросил он.

— А как ты думаешь? — рассмеялся ликвидатор. Помолчал, изучая шерифа. Сказал: — Я уважаю тебя, и потому отвечу. Всё равно ты покойник. Причины всегда одни и те же. Жажда наживы. Здесь будет курорт, шериф. Император считает, что слишком неразумно используются ресурсы этой благодатной планеты. Ах, это бесконечное лето, тёплый океан, живописные горы и спрятанные в их уюте долины и озёра…

— Прямо поэт, — не удержался от сарказма Гиббс.

Стэнли усмехнулся и продолжил:

— Выделяется лишь ваша дыра — ума не приложу, как можно жить в этой пустыне. Но ничего — можно будет организовать старое доброе катание на квадроциклах или сафари на песчаных гепардов. Впрочем, лучше объединить эти развлечения, — мечтательно рассуждал ликвидатор. — Однако, есть одно “но”, верно? Согласно закона “О колонизации пригодных для жизни планет”, подписанном — вот незадача — самим императором, всякая колония предоставлена сама себе, и вмешательство в её развитие недопустимо. Нашёл планету? Селись, плодись, живи. Тебя не тронут. Такой вот мудрый у нас Совет Наблюдателей и шибко умный император, подписавший документ. Но империя ширится, деньги колонистов, считающих себя свободными и независимыми, идут в имперскую казну — от налогов не уклоняется никто. Вроде всё хорошо. Но если с других планет, подобных этой, деньги текут рекою — за счёт туристов и отдыхающих, которых поселенцы с широко открытыми объятьями встречают, после чего обирают как липку и отпускают довольных домой, то здесь мы видим явное неприятие поселенцев к подобному способу заработка. Они хотят жить тихо и мирно: без туристов, без загаженных пляжей и бесконечных баров на побережье. Они не желают даже, чтобы о них кто-либо знал в империи. И, учитывая вышеупомянутый закон, их желание законно. Случайные гости, конечно, бывают, но их не особо привечают и берут всяческие расписки о неразглашении, чтобы не дай бог никто не прознал об этом райском уголке. В противном случае — прямая жалоба императору…

— Можешь не продолжать, — прервал шериф Стэнли. — Император желает воспользоваться всё тем же законом “О колонизации”. Точнее шестой поправкой. Если население планеты вымирает, она переходит полностью в государственное распоряжение — то есть в руки императора.

— Именно, шериф.

Шериф позволил себе усмехнуться.

— Надо же, столько лет прошло… Я знал, что-то должно измениться. Но не думал, что в эту сторону.

— В смысле?

— Много лет назад на эту планету уже приходили ликвидаторы.

— Вот как? — удивился Стэнли.

— Да. Но тогда операция проходила с целью ликвидации угрозы государственной безопасности. Нам навешали баек. Разведка, мол, пронюхала о готовящемся перевороте. После чего указали на эту планету. Вроде всё сходилось. Она малоизвестна, где ещё селиться заговорщикам?

Ликвидатор слушал Гиббса с открытым ртом. Удивление остальных угадывалось лишь по глазам. Масок кроме командира никто не снимал.

Стэнли прервал шерифа.

— Ты хочешь сказать, что ты ликвидатор?

— Именно, — кивнул шериф.

— Допустим. Что было дальше?

— Ничего хорошего, — вздохнул Гиббс. — Кроме самых обычных людей мы почти ничего не обнаружили. Под “почти” я понимаю термоплазменную боеголовку, спрятанную в скале неподалёку от Бельмонта. Но её с успехом могли и подложить, что скорее всего и произошло. У нас был приказ уничтожить всех. Якобы всё население планеты было настроено против императора. Тогда это был жалкий
миллион человек. В моём отряде никто не был глупцом, но все были хорошими исполнителями. Приказы не обсуждались и не оспаривались. Кроме того было назначено хорошее вознаграждение.

— Дай угадаю, — весело попросил Стэнли, — нашлись люди, оспорившие приказ.

— Верно. Я и ещё двое ребят.

— И что случилось?

— Завязался бой. Ребята, вставшие на мою сторону, погибли… Я выжил. В общем… Отряд был ликвидирован. Мною — их командиром.

Стэнли фыркнул.

— Почему я ничего не знаю об этом?

Шериф удивлённо поднял брови.

— А почему твоих данных нет ни в одной регистрационной базе? У тебя нет даже идентификационного номера. Даже свидетельства о рождении.

— Ну хорошо. История выглядит правдоподобно, но только до финала. Не возьму в толк, каким чудом тебе удалось перебить своих ребят? Не верю.

— А ты проверь, — предложил, улыбнувшись, Гиббс.

— Дуэль? — заинтересовался Стэнли.

— Дуэль.

— Условия?

— Двадцать шагов. Выстрел по желанию. Если я выигрываю, твои ребята убираются восвояси. И имперцы забывают сюда дорогу навсегда.

Стэнли засмеялся. Искренне и от души. Бойцы поддержали командира. Когда смех стих, он протянул руку шерифу:

— По рукам. Я согласен. Только потому, что у тебя нет ни единого шанса. Ответь только на один вопрос. Почему ты так поступил?

Гиббс пожал плечами.

— Приказ был обманом и почему-то стал переломной точкой. Я решил жить другой жизнью. Вот и всё.

— В этой дыре?

— В этой спокойной и тихой дыре. С чистыми и светлыми людьми. Это лучше, чем империя. Император и его приближённые живут в выдуманной реальности, за пределами которой никто и ничто не имеют значения. Ты вот сегодня умрёшь, а ему разве будет до этого дело? — При этих словах Стэнли широко улыбнулся и недоверчиво покачал головой. — Разве ему есть дело до твоих ребят, погибших сегодня? Сам подумай, в каком мире ты живёшь. Если раньше нам хотя бы пытались лгать об угрозе императору, посылая на эту планету, то сейчас от вас уже не скрывали истинной цели операции. Ты знаешь, зачем ты здесь, и ты всё равно здесь. Нет, я точно не жалею о том, что сделал. Я прилетел сюда, и, ступив на эту землю, сделал выбор. Об одном жалею — осел не у моря. Но, что делать? Тогда, как и сейчас, всё почему-то началось с Бельмонта. Я не смог отсюда уйти.

И шериф Гиббс широко улыбнулся.

— Проникновенно, — деланно восхитился Стэнли, — но мне без разницы. Ещё вопрос. Если по дикой и необъяснимой случайности будет ничья?

— Ничья — это мой проигрыш, — развёл руками шериф.

— Договорились. Начали!

— Э, нет, постой! Отдай ребятам приказ. Если ты проигрываешь, они уходят.

— Ах, да. — Стэнли осмотрел бойцов. — Все слышали? Если шериф меня убьёт, вы возвращаетесь. Вам за это ничего не будет — в рапорте изложите всё, как было. Вы выполняете мой приказ. Всем ясно?

— Да, сэр! — без энтузиазма, но слаженно ответил отряд.

— Ну а то, чтобы сюда больше никто не вернулся, я никак устроить не могу. Ты же понимаешь?

Шериф Гиббс кивнул и, вздохнув, пошёл на позицию. Стэнли вразвалочку пошёл на свою. Бойцы расступились, образуя коридор.

— Патроны-то есть? — крикнул насмешливо командир.

— Один есть, — кивнул Гиббс. — Хватит.

Стэнли хмыкнул. Противники встали на места. Кобура каждого расстёгнута. Ликвидатор стоял, поигрывая пальцами у рукояти револьвера. Рука шерифа была неподвижна. И сам он был подобен восковой фигуре. Вот только у восковых фигур не стекают по лицу капельки пота. И сердце у них не бьётся. И боли и страха они не знают.

Выстрел!

Ликвидатор Стэнли упал — сосредоточенно глядя на шерифа и взявшись за рукоять револьвера, который так и остался в кобуре…

* * *

Шериф Гиббс вернулся в кабинет, сел за стол и допил холодный утренний кофе. Ребят отпустил домой — к семьям. Везунчики, подумал Гиббс.

А затем подумал о Стэнли. Во что верил этот человек? Чем жил? Ведь у него есть где-то семья. Шериф почему-то в этом не сомневался. Как можно кого-то любить, хладнокровно убивая ни в чём неповинных людей?

Желая ответить на этот вопрос, Гиббс попытался оживить в памяти времена, когда сам был ликвидатором. Но не смог вспомнить себя прежнего. Он вообще не помнил, жил ли тогда. Он живёт сейчас. И — теперь уж точно — спокойно доживёт до пенсии. И, пожалуй, успеет состариться и умереть прежде, чем прилетит новый отряд. Но тогда ему уже будет всё равно. Он защищал не город и не людей. Он защищал свой мир. Мир, в котором ему было хорошо. Мир, который любил — глухую дыру на прекрасной планете.

И пока он жив, любая угроза текущему порядку вещей будет ликвидирована.

Жителям Бельмонта невероятно повезло, что их интересы совпадают с интересами шерифа Гиббса. Ликвидатора.