Кровь текла, не переставая. Юра уже минут пять шагал с поднятым к небу носом, но это не помогало. Лучше всего сейчас где-нибудь присесть на лавочке и полюбоваться звёздами, пока не прекратится кровотечение, но хотелось подальше уйти от места драки. Хотя какая там драка? Выхватить по носу от троих гопов, не сумев даже никому в ответ засветить — разве это драка?

И что ж они все в нос-то били, уроды? Будто других мест нету… И так половину сознательной жизни “Картохой” дразнили — таких усилий стоило пресечь эти насмешки!

Юра ещё раз утёр многострадальный нос, сейчас действительно похожий на картофелину, сошёл с тротуара на газон и смачно, со злостью высморкался. Мол, на тебе, проклятая! Течёшь? Я тебе сам помогу.

Больно, зато приятно.

Тут взгляд его упал на одинокую водяную колонку, что торчала перед воротами чьего-то дома. Юра на всякий случай огляделся — предстояло перейти дорогу — и быстрым шагом направился к колонке. Мимоходом глянул на часы, которые гопники под рукавом не заметили — “2:30″ ночи. Мама наверняка уже волнуется.

Мобилу жалко. Чёрт возьми, тач-панель, великолепный звук, четыре гига на борту. Подарок старшего брата на День Рожденья. Да, уж брат-то навалял бы ублюдкам…

Юра с нетерпением нажал на рычаг колонки. Тот проскрежетал вхолостую. Ещё нажал, ещё. Бестолку. Дохлая. Парень в сердцах долбанул по железяке ногой.

— Где так попал?

Юра резко обернулся. Облокотившись на ворота, по ту их сторону, стоял мужик в майке, курил. В доме горел свет.

Мужик усмехнулся и, не дав мальчугану раскрыть рта, предложил:

— Заходи, умоешься. Не стоит мать пугать.

Юра пробормотал невнятно слова благодарности и шагнул в гостеприимно распахнутую дверь.

Мужик, похоже, жил один. Кроме тиканья настенных часов в прихожей ничто не нарушало тишины. Конечно, можно предположить, что все спят, но Юра не сомневался — в доме больше ни души. Так бывает, заходишь к кому-то в гости и понимаешь это.

Юра разулся и прошёл за мужиком. Тот указал, где ванная, включил свет. Пока Юра плескался, хозяин стоял, опёршись о дверной косяк и с интересом разглядывал парня. Тот в свою очередь старательно делал вид, что неожиданный доброжелатель его мало интересует, хотя на самом деле в голове Юры проскользнули несколько неприятных мыслей о педофилии и маньяках.

Мужик хмыкнул — будто мысли прочитал.

— Так где попал?

Юре сразу стало отчего-то спокойнее. Простой вопрос, конечно, не развеял подозрений полностью, но непринуждённость, с которой он был задан, успокаивала.

— Да на дискаре, — ответил наконец парень, — точнее возле… “Клетку” возле ДКЖ знаете же?

Мужик кивнул.

— Ну, мы с другом вышли воды попить — там фонтанчик есть специальный… — Юра глянул на мужика, мол знает ли он, о чём речь. Тот кивнул. — Ну и прицепились пятеро. Мне трое досталось. Другу — двое.

Парень наконец перестал плескаться и утирался полотенцем.

— Спросили, с какой вы стороны? — вновь поинтересовался хозяин.

Юра невольно улыбнулся. Ишь, чуваку под пятьдесят, а тонкости молодёжной жизни знает. Неужели и в его шестнадцать лет в этом городке, условно поделенном жителями на две стороны, враждовали эти самые стороны?

Но в этот раз всё было ещё банальней.

— Да нет, — махнул рукой Юра, — я уже и не помню, когда мне морду били
за то, что я с другой стороны. Сейчас как-то с этим успокоились. Попросили мобилу — позвонить.

— Да уж, — вздохнул хозяин, — позвонили. Отделали будь здоров.

— Да у меня просто капилляры в носу слабые, — отчего-то обиделся парень. — Стоит немного задеть нос и сразу кровь. Я потому и с рукопашки ушёл. Только спарринг начинается, первое попадание — и мне надо бежать к умывальнику. Пришлось уйти. Зря, наверное, ушёл…

Мужик пожал плечами. Махнул призывно рукой — мол, пошли, домой пора. Провёл гостя за ворота. Снова закурил.

— Правильно ушёл, — хмыкнул он. — Нос беречь надо.

Настал черёд хмыкать Юре.

— Так если бы драться умел, то и берёг бы. А так — как его уберечь?

И снова мужик пожал плечами. Отвечать не стал. Спросил:

— Домой далеко?

— Не. На Соцгородок.

— Ну, дуй давай. Рубашку только обязательно в холодной воде стирай.

— Мама знает, что с ней делать, — усмехнулся Юра, — спасибо вам за всё. Увидимся.

Мужик затянулся и молча попрощался, показав пятерню.

Юра быстро зашагал домой. Прямо по центру дороги. Время совсем позднее, машины почти не ездят. Справа тянулись похожие один на другой частные дома, слева — девятиэтажки, тоже все одинаковые. Минул футбольное поле, родную седьмую школу, добрёл до парапетов напротив ДКМ. Здесь молодёжь любила вечерами тусоваться. Обычно допоздна, но сегодня почему-то никого уже не было.

Занятно всё-таки устроен город, подумал Юра. Та сторона, эта сторона. Там Дом культуры железнодорожников, тут Дом культуры машиностроителей. Там парк и тут парк. Словно всё это сделано в противовес. Даже директор машзавода с мэром соперничают. Этот на этой стороне хозяйничает, а тот — на той. Этот церквушку выстроил и тот строит. Этот пытается в порядке содержать половину города и тот не отстаёт. Даже газеты оба выпускают, в которых поливают друг друга грязью.

И воруют, пожалуй, одинаково.

Так, а вот и юрин дом. Второй подъезд. Второй этаж.

Мама, которая с порога бросилась вычитывать сына за выключенный мобильник и гуляния допоздна, тут же замолкла, увидев раздутый красный нос и выпачканную в крови рубашку. Сухо спросила, что произошло. Парень честно рассказал.

— Снимай рубашку. А сам пошёл в душ и спать! — строго приказала мать.

Юра был рад, что неприятный разговор закончен. И с удовольствием выполнил указания матери.

* * *

Уснуть толком не получилось. Юра ворочался в полудрёме. Всю ночь во сне ему били по носу. Это было очень реально и так же больно. Даже вспышки в глазах мелькали точь-в-точь как наяву.

Утром парня разбудила перепуганная мать. Тот спросонья не понял, в чём дело, а потом глянул на пододеяльник, коричневый от впитавшейся и высохшей крови. Посмотрел на испачканные руки. Осторожно потрогал распухший нос. Болел, зараза… Сразу после драки так не болел, как сейчас.

И всё же в больницу идти Юра наотрез отказался. Тем более в воскресенье. С кем там общаться? С дежурным хирургом? Ну уж нет. Почему-то оба раза, когда нужно было срочно в больницу в выходной день, Юру принимал дежурный хирург. Один и тот же. Хирург видел, что парнишка нервничает и нарочно кидал шутки типа “ничего страшного — щас разрежем, посмотрим”. Юра-то не дурак, шутки понимал, но хирург всё равно какой-то стрёмный…

Парень вычитал в интернете рецепты каких-то примочек от ушибов и приготовил пару растворов. Правда, перед применением ещё раз почитал и выяснил, что первые сутки нужно прикладывать только холодное. Наскрёб в морозилке снега в тряпочку, осторожно приложил и сел перед теликом.

Безразлично пролистал каналы — естественно, смотреть было нечего. Юра уже давно предпочитал телевизору компьютер. В сети есть всё: любой сериал, любой фильм, и всё это в превосходном качестве. Более того, экран монитора был как минимум на пару дюймов больше экрана телика. Да и звук шестиканальный — спасибо, опять же, старшему брату за домашний кинотеатр. Да и за комп тоже… За всё ему спасибо. Отец так не заботился о сыне, когда жив был, как заботится старший брат.

Юра вздохнул.

В конце концов он остановился на фильме с Джеки Чаном. “Разборка в Бронксе”, виденная уже раз пятьдесят. Джеки только что врезал одному из бандитов по уже поломанному носу — тот закричал, а нос Юры тут же отозвался резкой и сильной болью. Парень вскрикнул и выключил телик.

Что за фигня? Это что ещё за приколы?

Юра потрогал нос. Тот гудел, как только что ушибленный. Нет, ясное дело, подсознание штука странная, но чтобы такая сильная реакция на то, что кого-то в каком-то кино двинули по носу? Не может быть!

Прибежала мама. Посмотрела на сына, держащегося за нос. Спросила:

— Юрка, ну что опять такое?

— Джеки Чан в кино дал бандиту по носу, а больно было мне, — растерянно пробормотал парень.

— Что ты мелешь, сынок? — неуверенно спросила мать.

— Я смотрел фильм, — раздражённо начал пояснять Юра, — с Джеки Чаном, ты помнишь, “Разборка в Бронксе”. Там он чуваку дал по поломанному носу. А мне стало больно. Будто мне врезали.

— Ну и фантазии у тебя, — успокоившись, холодно бросила мать, — такая дылда вымахала, а всё фантазирует.

— Да ну тебя, мам, — насупился Юра.

Демонстративно встал и пошёл к себе в комнату. Включил компьютер, запустил “контру”, подконнектился к одному из игровых серверов и рубился часов шесть без передыху. И происходило нечто странное. Играл Юра неплохо, но до высшего мастерства ему было далековато. Чтобы играть хотя бы вот так, как эта девчонка с тупым ником “TAHE4KA AC”, нужно не вылезать из игры ночами на протяжении месяцев двух как минимум. Юра этого себе позволить не мог, да и подобных геймеров считал людьми не очень нормальными. А потому его — пусть и не в каждой игре, а где-то через одну — стабильно валили. И каждая такая “смерть” почему-то отдавалась ощутимой болью в носу.

Юра попробовал не обращать на это внимания и продолжал остервенело играть. Но погибал всё чаще. И всё чаще свихнувшийся нос давал о себе знать. Вывод был прост — чтобы нос не болел, нужно лучше играть.

Парень собрался. И не проигрывал более восьми игр подряд. Он не играл так никогда! Он мечтал так играть всегда! Заглянувшая в комнату мама увидела сына с совершенно безумным и счастливым взглядом одновременно. Он весь словно светился. И даже красный опухший нос не смог омрачить счастливого вида сына. Мать недовольно покачала головой, но всё же вышла из комнаты улыбающейся. Юрка был смешон.

А тот по игровому чату ловил возгласы восхищения. “Tu segodnya monstr, Urec. 4to na tebya nawlo? )))” — интересовались игроки, с которыми Юра постоянно резался на этом сервере. “Ya prosto beregy svoy nos :)”, — радостно отвечал парень, обезвредив только что бомбу и тем самым обеспечив своей команде очередной выигрыш.

В голове тут же всплыли слова того странного мужика, что пустил его в дом умыться. “Нос беречь надо”, — ухмыляясь, сказал он. И Юра был с ним совершенно согласен.

В восемь позвонил Артур. Тот самый, с которым они попали прошлой ночью под раздачу.

— Здорово, — весело воскликнул он, — живой?

— А как же? — бодро отвечал Юра, всё ещё жалея, что пришлось выйти из игры. — Выходим сёдня?

— Да, обязательно. Расскажем пацанам о наших приключениях. Я думаю, нужно найти этих уродов.

Юра помедлил с ответом. Вспомнил игру и сказал решительно:

— Обязательно.

— О’кей, я зайду через двадцать минут.

— Давай.

— Давай.

Юра оделся, набрал ещё льда в тряпочку, приложил к носу и сел дожидаться друга. Что же это происходит, подумал он? Откуда такая уверенность? Это не игра, а жизнь, в которой бывает больно по-настоящему. Доказательство тому растреклятый нос. И где гарантия, что если он найдёт обидчиков, ему не набьют нос ещё сильнее? Гарантии нет, но униженное чувство собственного достоинства и уязвлённая гордость вопияли о возмездии. Как и мобильник за четыреста баксов. Что скажет брат, когда узнает, что Юра профукал такой дорогой подарок? Хотя он, конечно, ничего такого не скажет. Наоборот выспросит все подробности и быть может даже попробует найти обидчиков младшего брата, но Юре будет очень стыдно. Пора уже уметь самому постоять за себя.

Заиграл “В траве сидел кузнечик” — одна из мелодий дверного звонка. Это пришёл Турик — так друзья называли Артура. Он всегда звонит “кузнечиком” — для этого на звонок нужно нажать четыре раза. Юра, не отнимая тряпку от носа, пошёл открывать. Впустил друга. Пожали руки.

— Что с носом? — поинтересовался тот.

Юра молча отнял тряпку от лица и начал обуваться.

— Ё-моё! — восхитился Артур. — Вот это набили! Сильно болит?

— Терпимо, — поморщился тот, — другое странно. Ща расскажу. Ма, мы пошли!

— Чтоб дома был не позже одиннадцати… — отозвалась мать с кухни, а через пару секунд добавила: — Нет, не позже половины одиннадцатого. Понял?

— Да, мам, — нехотя согласился Юра.

— До свиданья, Анастасия Владимировна, — попрощался Турик.

Вышли на улицу. Было тепло, но не жарко. Сентябрь в этом году радовал. Уже шла вторая половина месяца, а на улице средняя температура была не меньше двадцати. И это правильно — лето всегда так быстро проходит, хорошо, что оно решило ненадолго задержаться.

— К дэкаэму? — спросил Юра.

— Ну да. Что хотел рассказать?

Они шли по тёмной аллее. Тут не было ни одного фонаря. На лавочках повсюду сидела молодёжь: парочки зажимались, компании пили пиво и бренчали на гитарах, а кто-то пил водку. И это всё практически у Юры под домом. Он-то и не был особо против, если бы ребята убирали за собой. Но после них, блин, вечно такой срач! Бедные дворники не успевали убирать.

Как такими можно быть, непонятно.

Юра прогнал неприятные мысли и начал рассказывать. О странном мужике, о том, как плохо он спал ночью, об ударе Джеки Чана, который настиг и его, об игре в “Conter Strike”, где он в один момент стал богом, потому что боялся за свой нос.

Артур слушал, раскрыв рот. После того, как Юра закончил, какое-то время помолчал и задумчиво сказал:

— Блин, ну почему со мной не происходит ничего такого?

— Какого “такого”?

— Ну, интересного, необычного.

— Не гони, — хмыкнул Юра. — Приятного пока мало.

Турик неопределённо пожал плечами.

Подошли к ДК. Поздоровались с друзьями. Компания, в которой гуляли Юра и Артур, была большой. Вот чтоб не соврать, человек пятнадцать собиралось стабильно. Пацаны и девчонки. Им всегда вместе было интересно. И с ними было интересно. Здесь не услышишь тупых шуток или глупых разговоров, никогда не заскучаешь. Здесь даже если пели, то не фальшивили, а на гитаре играл каждый второй. И не просто выдирал звук из трёх-четырёх аккордов, а действительно играл. Часто пели песни собственного сочинения.
Знакомые всегда задерживались у лавочек, на которых сидела эта компания.

Иногда быть может они вели себя слишком громко, но после пары-тройки гневных предупреждений из окон начинали расходиться.

Сегодня Турик и Юра были героями вечера, который начался именно с их рассказа о вчерашнем приключении. Все пацаны матерились, порываясь прямо сейчас идти искать “этих мудаков”, девчонки слушали, широко раскрыв глаза и с жалостью поглядывая на юрин нос.

В девять Артур дёрнул Юру за рукав.

— Пошли?

Юра кивнул.

Наскоро попрощались с девчонками, извинились, что не провожают. Пошли. Юра, Артур, Витёк, Саня, Игорь, Валик, Серёга, Вадим, ещё один Саня и ещё один Юра. Шли весело, шутили и смеялись, будто не на драку, а просто на дискотеку. Хотя, как это обычно и бывает, каждый до конца не верил, что сегодня произойдёт что-то такое. Но холодок в груди был, и это подстёгивало быть весёлыми. Ребята храбрились. Они не были ни задирами, ни драчунами, но были друзьями. А друзей в обиду давать нельзя.

Когда поравнялись с памятной водяной колонкой, Юра посмотрел на дом, у которого она стояла. И увидел мужика в майке. Тот так же курил, опёршись о ворота. Махнул приветливо рукой. Юра неуверенно махнул в ответ. Признаться, он ожидал, что больше не увидит хозяина этого дома. Всё, происшедшее прошлой ночью, казалось каким-то нереальным, словно происходило во сне. А потому наличие мужика немного обескураживало. Он был настоящим и самым обычным.

Теперь нереальным казалось происходящее с носом. Юра даже почти уверил себя, что боль в носу вполне закономерно совпала с ударом Джеки и “смертями” в игре. Просто он слегка напрягался в эти моменты, и конечно ушибленный нос реагировал.

Артур заметил обмен приветствиями.

— Это тот мужик? — спросил он.

— Ага.

— Мужик как мужик.

— Да вот и я так думаю. Бредни это всё, с моим носом. В игре я нервничал, а когда фильм шёл, на автомате напрягся — не удивительно после стольких ударов по носу. Любой дёргаться начнёт. Правильно?

— Правильно, Юрец, — усмехнулся Турик. — Знаешь, у меня ж батя начальник айтишного отдела в банке. К нему вечно юзеры пристают с глупыми проблемами — то пароль в систему сам по себе меняется, то файлы пропадают по непонятным причинам. Ну, ты понял: “Я ничего не делала, оно само”. Так у него любимая фраза: “Чудес не бывает”.

— Прав твой батя.

Подошли к дискотеке возле ДКЖ. Остановились у фонтана, что был напротив. Юра и Артур тут же отошли подальше от друзей и стали внимательно глядеть по сторонам, готовые маяковать пацанам, если заметят вчерашних гопов. Так было более вероятно, что к ним прицепятся вновь. Если, конечно, обидчики не видели, что ребята пришли не одни.

Стояли долго. Было уже начало одиннадцатого. Юра нервничал. Но не потому, что играл роль приманки, а потому, что маме обещал вернуться к половине. Хоть бы к одиннадцати теперь успеть. Знакомых лиц мелькало много. Пару раз возле них останавливались, чтобы поинтересоваться, что случилось с носом Юры. Тот уже начал раздражаться, но честно отвечал, что попал вчера в переплёт, но всё в порядке, за недельку заживёт. Один раз возле ребят притормозили две знакомые девчонки. Одна из них, Марина, очень нравилась Юре. Он проклял весь белый свет. Ну надо ж так: попасться на глаза ей в таком виде! Но нет худа без добра: Марина проявила искреннюю тревогу и стала не стесняясь жалеть Юру. А потом со словами “бедный Юрочка” даже осторожно поцеловала его в нос. У парня отвисла челюсть — такого проявления нежности он совсем не ожидал. Ведь они и на свидание-то не ходили ни разу, только гуляли частенько в одной компании. Юра покраснел, и его нос, наконец, перестал выделяться на фоне лица. Маринка, будто опомнившись, вдруг тоже покраснела, наскоро попрощалась, и девчонки ушли. До друзей донёсся изумлённый возглас подруги Марины: “Ну, ты даёшь! Удивила”. И еле слышный ответ: “Я сама от себя не ожидала…”

Юра гордо посмотрел на восхищённого Артура. Он был счастлив и теперь точно не боялся ничего. После такого и море не то, что по колена — по щиколотки. Сердце тарахтело как заведённое, а мысли были далеко от этого места и предстоящей встречи с отморозками. Да и будет ли она, эта встреча? Наверное, нет. Зря пришли. Да и ну их, этих придурков. Лучше позвонить завтра после школы Маринке.

— Опа, — наглый голос за спиной, — пацаны, вы посмотрите на этих долбодятлов. Мало им вчера было — ещё захотели.

Друзья резко обернулись. Напротив стояли четверо из вчерашней пятёрки. Наглые рожи, пьяные глаза, двое картинно курят — “по-крутому”, как в кино,
презрительно щурясь и глубоко затягиваясь. Сердце Юры сперва ушло в пятки, но тут же вернулось на место, удержанное злостью.

— Мобилу верни, сука, — прошипел он.

Главный гопник, как ещё вчера окрестил Юра этого пацана, явно заводилу в своей компании, замер, опешив от наглости вчерашней жертвы. Даже не сразу нашёлся, что сказать.

— Фигли набычился? Крутой стал неожиданно? Ты о какой мобиле, дебил? — он полез в карман джинсов и достал юрин мобильник. — Об этой? Так это моя. Я её честно добыл.

Гопарь заржал, друзья его мгновенно поддержали. Лицо отморозка вдруг посерьёзнело.

— Валите отсюда по-хорошему. Нам дважды одних и тех же пинать неинтересно.

— Зато мне интересно будет отпинать таких мудаков, как вы, — тут же ответил Юра.

— Что?! Сышишь, Вася, ты не оборзел?!

Юра не церемонясь послал наглеца на три буквы, назвав того “чмом недоделанным”. Такого главный гопник стерпеть не мог, и тут же ринулся в атаку, делая два шага и занося кулак для удара. Турик отпрянул в сторону, а Юра, уже морально подготовившийся к очередной подаче в нос и наплевавший на последствия, вдруг сбил кулак отморозка левой рукой и ответил прямым правым. Это произошло рефлекторно, почти неосознанно. Так, как учили на тренировках.

Да и как же вовремя в мозгу промелькнула знакомая фраза: “Нос беречь надо”.

Ноги гопа подкосились, и он сел на асфальт, смешно моргая глазами. Из носа потекла кровь. Друзья главаря стояли, не шевелясь и, словно подражая ему, быстро моргали. Юра, обалдевший от своего успеха, но спешащий его закрепить, резко сказал:

— Сейчас мы все отойдём за “клетку” и поговорим.

Один из куривших открыл было рот что-то сказать, но тут подошли друзья Юры и Артура.

Домой Юра вернулся в пять минут двенадцатого. Мама встречала, руки её угрожающе были сложены на груди. “Угрожающе” потому, что парень знал — эта поза мамы никогда и никому не сулила ничего хорошего.

— Мам, прости, — выпалил парень с порога, — загулялся! — Затем подумал немного и решился. — Не поверишь, придурков тех мы нашли. Я их отделал. Всех. Собственноручно. Это круто, мам. Всю жизнь мечтал о таком моменте!

Мать растерянно опустила руки.

— Как отделал? Кого?

— Уродов тех, мам… Смотри. — Юра достал мобильный телефон.

— Юрка, — голос мамы был неуверенным, — я, конечно, хвалю тебя. Ты молодец. И брат будет гордиться. Но обещай мне, что больше не будет таких приключений.

— Да уж специально искать не буду, — усмехнулся Юра.

Очень скоро он засыпал. И засыпая, улыбался. Нос почти не болел.

Весть о том, как Юра отделал четырёх гопников — одного за другим, друзьям даже вмешиваться не пришлось, только проследить, чтоб всё честно было — разнеслась по школе уже на следующий день. Даже одноклассник Саня Попов с погонялом “Поп”, который своим образом жизни недалеко ушёл от гопов, сам подошёл к Юре, пожал руку и, хлопнув по плечу, изрёк:

— Молоток!

— Да ладно, — махнул рукой парень, и в носу кольнуло. Юра невольно за него схватился.

— Болит? — сочувственно поинтересовался
Поп. После утвердительного кивка добавил: — Ничё, скоро пройдёт. Твой нос теперь отмщён и душа его обретёт покой.

Все присутствующие дружно заржали.

А после четвёртого урока к Юре подбежал Серёга из “Б”-класса и сказал, что его ищут “какие-то типы лет по двадцать”. Парень хмыкнул и спустился на первый этаж. За ним следовало чуть ли не полкласса. И Поп в их числе.

На пороге школы его ждали три пацана. Действительно старше года на три-четыре. Один стоял чуть впереди и поигрывал чётками в правой руке. Жевал жвачку. За спиной до Юры донёсся шёпот: “Блин, это ж Пушкин. Он Сливу год назад за гаражами на колени поставил…”

Сливу Юра знал хорошо. С этим второгодкой даже пришлось год проучиться в одном классе. Потом его оставили снова на второй год — он почти не появлялся на уроках, — а потом и вовсе пропал из виду. А вот о Пушкине приходилось только слышать. И хорошо, потому как слава у этого хулигана была дурнее некуда. Ходили слухи, что он даже успел отсидеть год в колонии для несовершеннолетних. Потом было несколько приводов в милицию. И год условно за разбой.

Нельзя сказать, что Юра сильно уж испугался — после вчера его сложно было напугать. Но сердце тревожно забилось. Такой ведь и перо может всадить в бок.

Из толпы выскочил Серёга из “Б”-класса, указал на Юру и сказал:

— Вот он!

“Ах ты ж сука! — подумал Юра. — Ничего, и до тебя очередь дойдёт”.

Пушкин прищурился.

— Ты моего братана двоюродного вчера отделал?

На Юру смотрела почти вся школа, и сдрейфить он не мог никак. “Не подставляй нос”, — твердил он про себя. И в данном случае речь шла не столько о носе, сколько о репутации, честно и с таким трудом заработанной.

— Ну, я, — смерив Пушкина презрительным взглядом, ответил Юра.

— А ты знаешь, — спокойно продолжал Пушкин, — что за поступки нужно отвечать?

— Знаю. И твой братан это теперь хорошо знает.

Пушкин картинно удивился.

— Дерзишь, Васёк. Нехорошо, но мне это нравится. Пошли побазарим?

Юра хотел было спросить “Куда?”, но вместо этого раздражённо выпалил:

— Да что мне с тобой говорить, мудила?

И нанёс “маваши гери” Пушкину по уху. И откуда только растяжка взялась — год спортом не занимался, только на физре в баскетбол…

Нос очень болел. И это было странно, потому что Пушкин по нему так ни разу и не попал. А Серёга из “Б”-класса даже и не думал сопротивляться. Поп, увязавшийся за Юрой по пути домой, не переставал восхищаться.

— Слушай, охренеть можно! Ты Пушкаря уделал. Никогда не думал, что в тебе такой потенциал, дружище. И Серёгу ты правильно… Так их, крыс, и надо. Только ты это, аккуратней в следующий раз, такие уроды и заявить могут… — Он замолчал и раскрыл рот, словно не решаясь что-то сказать. Затем выпалил: — Слушай, потусим может как-нибудь? Я тебя со своими познакомлю. Нам такие мужики нужны.

— Как-нибудь потусим, — хмыкнул Юра. — Слушай, Поп. Иди домой, а? Мне подумать надо.

Поп раскрыл рот. Во-первых его в классе ещё никто по кличке не называл, а во-вторых — такого явного посыла он никак не ожидал. Но делать было нечего — только что собственными глазами видел, как этот пацан уделал Пушкина, а потом — Серёгу за стукачество.

— Говно-вопрос,
братишка, — расплылся в улыбке Поп и протянул руку.

Юра её пожал и пошёл быстрым шагом домой. В этот раз матери уже не хвастал. Обещал же, что никаких больше приключений.

Нос вроде утихомирился, только всё равно выглядел так, будто его набили только что. Глядя на эту картофелину в зеркало, Юра только смачно выругался.

Вечером гулять не пошёл, но зато рубился в “контру” и был “убит” всего лишь два раза за всё время. Как ни странно, нос в эти моменты не отзывался болью. И Юра решил, что он наконец пошёл на поправку.

С этого дня Юру словно подменили. Он стал резким и заносчивым, при любом поводе лез на рожон, даже тогда, когда конфликта могло и не быть. Его стали бояться. Даже друзья. Впрочем, не удивительно — с ними он тоже задирался. У Юры изменилась походка и манера говорить — наглость чувствовалась во всём его облике; даже когда он старался быть вежливым, это воспринималось другими как насмешка.

Была поздняя осень. Юра зачастил ходить гулять на ту сторону. Сам, без друзей. С ними ему уже было неинтересно. Он их считал слюнтяями. Особенно Артура. На той стороне Юра сперва искал приключений, из которых успешно выходил победителем, а затем собрал вокруг себя приличную компанию. Каждый раз, когда Юра проходил мимо дома, в котором когда-то умывался, всегда видел курящего хозяина. Несмотря на холод, в майке. Но тот уже не махал приветственно. Пару раз это сделал Юра, но ответа не последовало. Зато больно кольнул нос, который, к слову, оставался таким же распухшим и красным. И ощутимо болел. А иногда просто невыносимо. Юра подсел на обезболивающее.

За глаза его так и стали называть — “Нос”. Но только за глаза, в лицо — никогда. Чревато.

Все хотели быть другом Юры — знакомство с Носом подразумевало безопасность. Всегда можно в какой-нибудь переделке сослаться на него. Да и значительно уменьшалась вероятность того, что сам Нос когда-то тебе наваляет. Хотя от этого не был застрахован никто.

Однажды, когда Юра отвёл за угол очередного наглеца, который случайно толкнул его плечом, и уже заносил руку для удара, в нос врезалась такая боль, будто в него воткнули нож. Он закричал и упал, схватившись за свою картофелину. Через минуту боль отпустила, и Юра побрёл домой.

А утром пошёл в больницу к травматологу. Тот засвидетельствовал сильный ушиб, отправил Юру на рентген. Перелома не было, даже сросшегося. Да и вообще носу не было никаких причин так воспаляться. Врач выписал очередных примочек, которых Юра и так за два месяца перепробовал бесчисленное множество, и назначил ему электрофорез.

Марина его избегала. Юра был уверен, что с такой славой ему любая девчонка должна была покориться. И они были, эти любые, вот только желанной не было. Морозиться Марина стала буквально сразу же после победы Юры над Пушкиным. И этого он не понимал. При встрече было только “привет-пока”, по телефону её мама вечно говорила, что она ушла к подруге, а номер её мобильного уже давно не отвечал.

Думая об этом, Нос злился, и как-то раз, встретив её с неизменной подружкой, схватил за руку:

— Марина, что случилось?! — спросил Юра с безумным взглядом.

— Пусти, дурак, — прошипела она. Вырвалась и зло выкрикнула: — Ты что, не понимаешь? Ты стал другим! Ты — придурок!

Развернулась и пошла прочь.

Юра стоял совершенно опустошённый. Отчего-то даже не хотелось жить. И это было очень странно, потому что он считал себя счастливым. Если бы не нос, который сейчас словно разрывался изнутри пульсирующей в такт сердца болью.

И вдруг его голову пронзила очевидная мысль. Это всё тот мужик со своим умывальником. Сперва Юра винил в своих бедах с носом пушкиного брата, потом его друзей, которые тоже били в нос. Но он же всех их отделал. А облегчения это не принесло, хотя он почему-то верил в то, что отмщение его излечит. Он чувствовал — без мистики тут не обошлось, но откуда тянулась эта нить, понять не мог.

И вспомнил мужика в майке.

* * *

Мужика нигде не было видно, и это было непривычно. Юра вспомнил давнее чувство тревоги: он будет проходить мимо, и увидит заброшенный дом, в котором никто уже давно не живёт. И это покорёжит все его представления о реальном мире, в котором не бывает ни чудес, ни проклятий. Но мужик всегда был на своём месте. Его постоянное курение у себя во дворе стало для Юры такой же обыденностью, как наступление дня и ночи. Парень давно для себя объяснил этот феномен — видимо, мужик на пенсии, родных у него нет, и делать ему больше нечего — только торчать, возвышаясь над воротами и провожать прохожих взглядом. Он и раньше вероятнее всего торчал на этом месте, просто Юра не обращал внимания.

А сегодня был первый раз с той памятной ночи, когда мужика не было на месте. И Нос испугался, что сейчас его мистические страхи вдруг станут реальны. И надежды на излечение никакой.

Но дом не выглядел заброшенным. Всё выглядело так, будто хозяин просто куда-то вышел. А может спит.

Юра нашёл глазами кнопку звонка и нетерпеливо стал на неё жать. Из глубины дома раздавался приглушённый звон. Никто не выходил. Тогда парень выругался, подёргал дверь — закрыта изнутри. Впрочем, перемахнуть ворота ничего не стоит. Нос огляделся, уцепился за край, встал на ручку, и в один рывок оказался во дворе.

Зашёл на порог, затарабанил в дверь.

— Эй, мужик! — кричал Юра. — Выйди, поговорить нужно!

Никто не выходил. Парень прошёлся вдоль окон, всматриваясь в каждое. Никакого шевеления. Юра выругался. За спиной что-то скрипнуло. Нос обернулся. В воротах стоял хозяин. По-прежнему в майке, только сверху ещё был наброшен кожух. В руке мужик держал пакет с продуктами из супермаркета.

Значит таки не всё время дома торчит, подумал Юра.

Увидев парня, изумлённый мужик выругался, не стесняясь крылатых выражений. А Нос решительно ринулся на него с кулаками. Вот только произошло нечто непонятное. Его рука была странным образом перехвачена, вывернута, а сам Юра оказался на коленях, спиной к хозяину.

— На кого руку поднял, малыш? На советского морпеха?

— Простите, — кривясь от боли, прошипел Юра, — не хотел. Сорвался. Поговорить надо.

Мужик тут же отпустил его.

— Так бы и сказал. Пошли.

Сидели на кухне. Пили чай. Мужик задумчивый, Юра хмурый и покорённый.

— Не знаю я, Юрка, — повторил опять мужик. — Я тут точно ни при чём. Ищи причину в другом. Подумай, что ты и как делал. Разложи по полочкам события. Если хочешь, расскажи мне всё, что было с тобой после той ночи — вместе попробуем разобраться.

Юрка вздохнул и рассказал. Как его нос вдруг стал восприимчив практически ко всему и как он следовал совету беречь его. И как всё стало получаться: играть, драться… А ведь всё потому, что он до смерти боялся получить снова по больному носу. Но потом ситуация обернулась обратной стороной — по носу он не получал, а тот болел сильнее прежнего. Иногда невыносимо. И это очень злило. Последний раз вот очень сильная боль пронзила несколько дней назад, когда он хотел проучить одного наглеца.

— А за что ты его хотел проучить? — поинтересовался мужик.

— Он меня толкнул на улице! — с вызовом ответил Юра.

— Специально?

— Ну а как ещё можно налететь на встречного на пустом тротуаре?

Мужик хмыкнул.

— Запросто. Засмотреться куда-то. Искать что-то в кармане.

— Да ничего он не искал, — огрызнулся Юра, правда, как-то неуверенно, — нефиг тупить — по сторонам нужно смотреть.

— У-у-у, — протянул мужик, — да ты зарвался, дружок.

— В смысле?

— В смысле, в смысле, — перекривил его мужик. — Тебе уже Марина твоя всё сказала. Чем ты отличаешься от тех гопарей, что тебе нос набили самый первый раз?

Юра опешил. Что за глупый вопрос?

— Как “чем”? Да всем!

— Например?

— Я не лох, как они.

— А кто?

— Нормальный пацан.

— Чем определяется твоя нормальность?! — с интересом спросил мужик. — Тем, что не даёшь себя в обиду, но зато гасишь всех подряд?

— Я не гашу всех подряд! Только тех, кто этого заслужил.

— Ну да? — усмехнулся мужик. — А в милиции уже был?

— Нет. За что?

Мужик чертыхнулся.

— За жопу! — выпалил он. — Ментовка — это дело времени. Однажды один из тех, кого ты отделал, заявит в милицию. А ещё веселей будет, если заявят двое или трое. Сколько их у тебя уже на счету?

— Нисколько, — буркнул Юра. — Я просто хочу, чтобы меня уважали. Слишком часто мне давали по носу в этой жизни.

— По носу в этой жизни достаётся многим, поверь. — Мужик вздохнул. — Но не каждый, поднимая с земли гордость, старается унизить других. Ладно, наказал обидчиков. Но остальные-то причём?

— Я бил только тех, кто этого заслуживал! — с нажимом повторил Юра.

— А твой нос считает иначе.

— Не понял?

— Если не понял, то подумай над этим, пока будешь идти домой. Дома небось с семьёй тоже у тебя отношения не ахти? И ты тоже недоумеваешь, почему, да?

Юра промолчал. Поднялся из-за стола, сухо попрощался и вышел. Мужик проводил его за ворота, закурил и по старой привычке махнул рукой.

Про семью — это он попал в точку. Дома Юра теперь тоже поступал только так, как считал нужным. Слова матери для него мало что значили. Ведь только он сам знает, как ему будет лучше. Уж и брат звонил из Одессы, читал морали. Говорить Юре что-то было бестолку. Обещал “поговорить основательно”, когда в следующий раз будет дома. Но Нос только огрызался.

Когда он проходил мимо ДКМ, то услышал тонкий насмешливый голос:

— Пацаны, гля, ну и носяра! Картошка целая!

Раздался дружный детский смех. Юра, успев за мгновение вскипеть, резко развернулся, увидел детвору лет восьми-девяти и побежал за ними. Малышня с писком рассыпалась в разные стороны. Юра остановился, тяжело дыша. Нос просто разрывало. Он глубоко вздохнул и с силой саданул себя по нему.

Боль стала невыносимой, и Юра потерял сознание…

Белый потолок и заплаканное лицо матери на его фоне.

— Юрка, что с тобой происходит? Что с носом? Почему ты такой стал?

И впервые Юра задумался. А действительно, почему? Разве он счастлив, будучи “крутым чуваком”? Ведь по сути он не уважения к себе добился, а страха. А уважают не за силу. Силой можно восхищаться, её можно бояться, но не уважать за неё. А его нынешние друзья? Разве их дружба настоящая? Да он просто “крыша” для всей своей компашки! И тусуются с ним
они тоже из-за страха. И девчонки с ним спят поэтому. Господи, как всё фальшиво.

“А мама, — вдруг подумал Юра. — Неужели и мама меня должна бояться?”

Он нашёл мамину руку, крепко её сжал и дрожащим голосом сказал:

— Мам, прости. Я дурак. Я больше не буду таким…

И мама улыбнулась. Впервые за много недель.

* * *

Нос выздоровел. Юра первое время не мог налюбоваться на себя в зеркало.

С компанией с той стороны порвал, а перед старыми друзьями не уставал извиняться. Даже когда простили, он продолжал нудеть о прощении. Всех достал уже своими извинениями, но его терпели. Исправился ведь пацан. Пошёл по скользкой дорожке, оступился — бывает. Главное, что смог вернуться.

Труднее всего было завоевать доверие Марины. Но цветы под дверью, стихи в почтовом ящике и даже песни под гитару под окнами сделали своё дело. Девочка была покорена.

Жарким летним вечером они прогуливались по вечернему парку. Держались за руки. Впервые. Юра дрожал от волнения, сердце билось сильно и часто. То же самое, похоже, творилось и с девочкой. Он предложил сесть на лавочку, Марина охотно согласилась.

Сперва поцелуи были робкими и нежными. Но с каждой минутой ребята становились смелее. Через пять минут страсть уже хлестала через край. Рука Юры скользнула Марине под лифчик. Другая гладила ногу, сперва нерешительно касаясь юбки, но вскоре уверенно забралась под неё. Марина осторожно попыталась убрать руку парня, но он был настойчив. Наконец нащупал трусики, поддел край… Она всё ещё пыталась слабо сопротивляться, но было так хорошо и очень хотелось позволить всё. Чего бы он не захотел.

И тут Юру словно бы что-то больно кольнуло в нос. Парень вскрикнул — скорее от неожиданности, чем от боли. Голову прошила гневная мысль: “Что?! Опять?!”

— Что случилось? — встревожилась Марина.

Юра тут же успокоился, поглядел на неё задумчиво и внимательно. Удивлённо отметил, что это успокаивает. Рассмеялся. Девочка ошарашено смотрела на парня.

— Знаешь, — наконец сказал он, — пошли ещё прогуляемся?

Марина ничего не поняла, но кивнула.

Они пошли гулять. А случилось всё через три недели. И нос был совсем не против.

Кудрявость Диме абсолютно не мешала. Прозвище Лохмик — от слова “лохматый”, а не того, о котором все сразу думают — прилипло к нему ещё в ранних классах школы, и он на него нисколько не обижался. Напротив, Дима очень гордился кучеряшками. Завидев его, друзья тут же начинали шутить: “Вот он, наш мачо идёт”. А некоторые даже находили в нём сходство с героем фильма “Обитаемый остров”. Вот здесь, грустно думал Дима, как раз гордиться нечем. Тем более, что тот блондин, а я — брюнет.

Сегодня у Дмитрия Короленко, превосходного банковского работника, пользующегося непревзойдённым успехом практически у всех сотрудниц — кроме главбуха Веры Фёдоровны, — был День Рожденья. Праздновал он всегда с размахом: снимал кафе, приглашал всех в ресторан или организовывал выезд за город. Но на дворе был вонючий финансовый кризис, и с деньгами было туговато даже у банковских работников. Потому Дима не стал особо задумываться, а просто пригласил всех в ночной клуб. Никаких, мол, подарков не нужно, каждый платит за себя — давайте просто повеселимся. Идея была воспринята одобрительным гулом сотрудников и утробным ворчанием Веры Фёдоровны — ну недолюбливала она Лохмика.

Весенний пятничный вечер налился запахами, было очень тепло и всё ещё светило солнце — как непривычно это осознавать после такой долгой зимы. Словно и день рабочий стал короче. А ведь было уже начало восьмого. Дима не спеша вышагивал по тротуарной плитке, забросив пиджак на плечо. Тёплый ветерок ласкал волосы, играл ослабленным галстуком и прижимал к мускулистому торсу выправленную из брюк рубашку. Запонки и начищенные туфли весело поблёскивали в лучах закатного солнца.

Сбор был назначен на полдвенадцатого. Было решено провести эту ночь чисто по-студенчески. А именно: завалиться в супермаркет, набрать “выпить и закусить”, после чего шумно всё это употребить в ближайшем дворе. А затем уже ехать в ночной клуб. Лохмик очень любил вспоминать студенческие годы, и это была именно его идея. Как оказалось, народ был совершенно не против.

Дима усмехнулся, предвкушая сегодняшнюю ночь и вспоминая горящие глаза Иры, новенькой девочки с ресепшна. Так, сейчас домой, перекусить, помыться, привести себя в порядок, а там и время сбора подойдёт, радовался именинник.

Он привычно свернул во двор, срезая путь к метро. Во дворе развернулась стройка очередного спортивного комплекса. Большая территория была огорожена высоким металлическим забором. С лёгким интересом Лохмик читал на нём каждый день обновляющиеся надписи: “Незаконной стройке — нет!”, “Воры, прочь из нашего двора!”, ну и прочее в том же духе. Причём строители не уставали ежедневно закрашивать гневные лозунги зелёной краской, а жильцы дома — писать новые. Борьба была более чем странной — Дима был уверен, что кроме писанины люди не предпринимали никаких шагов, чтобы прекратить “незаконную застройку”.

Вот так, скептически покачивая головой и грустно улыбаясь, он и провалился в канализационный люк, крышки которого сегодня почему-то не оказалось на положенном месте. Вероятно, бомжи, суки, постарались, успел подумать Лохмик, прежде чем ударился о край отверстия головой и потерял сознание.

Вскоре стемнело. Мимо люка ходили люди, в темноте чудом избегающие попадания в дыру и все как один матерившие треклятых бомжей, утащивших крышку на металлолом.

“Проклятье!” — подумал Ар, пытаясь зажать трещину в оболочке биокостюма, из которого обильно вытекала термальная жидкость. “Проклятье!” — подумал он вновь, ловя всплывающие в памяти воспоминания и образы.

Война. Его протест в Синоде Больших. Арест. Трибунал. Тюрьма. Бегство. Лететь как можно дальше! Прочь с родной, предавшей его, планеты! Прочь из Системы! Прочь из Галактики!

Ар вспоминал всё, что чувствовал и к чему стремился. Он доставал из закромов памяти затерянную веру в то, что найдёт лучший мир и сможет найти в нём себя самого.

Он снова пережил те мгновения, когда впервые ступил на зелёную траву Земли и заглянул в её синее небо. Вновь и вновь он всё переживал впервые: дуновение ветра, прикосновение капель дождя и нежность снежных хлопьев, жар летнего солнца и ласку морской воды. Подстроившийся под доминирующий вид здешней фауны биокостюм необычайно точно передавал все ощущения неприспособленному к местным условиям организму. Ар, которому с детства ставили диагноз “отрешённое сознание”, характеризующийся хроническим подсознательным бегством из реальности в мир грёз, очень быстро погрузился в земную жизнь, в конце концов приняв новый мир в качестве своего родного. С каждым прожитым днём Ар забывал себя прежнего.

Пока не забыл совсем.

Биокостюм сравнил заблудший разум хозяина с сознанием аборигенов и отнес его к детскому уровню развития. После чего придал земному облику Ара внешность пятилетнего ребёнка. Такими мечтателями здесь были только дети.

На детский приют Ар наткнулся случайно — бродя по улицам города, куда занесла его судьба. Вертящий по сторонам головой одинокий мальчишка с блестящими от восхищения глазами привлекал всеобщее внимание так, как если бы шёл голым. Его за руку отвели в приют и накормили. Закономерно поинтересовались, кто он? Ар честно признался, что ничего не помнит, после чего был принят и начал жить жизнью новой. Мечтательно глядя в будущее.

Очень скоро его усыновили. Красивые и добрые люди.

<

p style=»margin-top:0;margin-bottom:0;text-align:justify;text-indent:27pt;»>Биокостюм всё теснее окутывал тело Ара симбиотическими
связями, сливаясь с ним и изменяя его. Мечтатель сам не заметил, как стал называть оболочку кожей, а термальную жидкость — кровью. Он даже упустил тот момент, когда впервые назвал приёмных родителей “мамой” и “папой”, и уж точно не заметил мгновения, когда стал обычным земным ребёнком.

Сейчас все воспоминания отдавались жуткой головной болью, и казалось, что кровь, пульсируя, вытекала быстрее из раны. Нет. Не кровь — термальная жидкость. Не рана — трещина в оболочке биокостюма.

Но остановиться Ар не мог — образы, слова, запахи выныривали из глубины сознания бесконечной кинолентой. Игрушки. Велосипед. Школа. Друзья. Пиво. Пионерлагерь. Костёр на берегу моря. Первый поцелуй. Институт. Лёгкая атлетика. Первенство среди университетов страны. Разочарование первого сексуального опыта. Восхищение последующим. Неудовлетворённость отношениями. Суицидальные порывы. Мама. Папа. Любовь. И друзья, друзья, друзья. Жизнь переливается красками. Череда побед на личном фронте. Отличная учёба. Красный диплом. Работа. Победы. Победы. Победы. Победы.

Канализационный люк.

Сознание инопланетянина Ара, не знающего, что такое слёзы, сейчас яростно боролось с сознанием землянина Димы, испытывающего почти непреодолимое желание зарыдать. Однако даже Ар знал, что такое отчаяние. В один миг он понял, что лишился всего. Ведь он жил и верил, что не существует жизни иной. Он был счастлив. А что Ару — или Диме? — делать теперь, имея два полностью различных сознания? Он понимал, что, вспомнив всё, уже не сможет вновь погрузиться в мир Земли. Более того, произошло самое страшное — его потянуло домой. На свою планету, раздираемую войнами, на Синод Больших. Пусть даже вновь под трибунал, но он должен донести до них то, что узнал здесь. Он познал счастье и должен поделиться им. Безусловно, на Земле тоже было далеко не всё мирно, но о войнах Дима знал только из учебников истории, телевизора и интернета. Всё было таким далёким и нереальным. И ему совершенно не нравились боевики и фильмы про героев войны. Он никогда не мечтал быть героем. Хотя был не против прославиться. Мечтал о спортивной карьере. Но всё сложилось иначе. И об этом он не жалел ни одного мгновения. Успех всегда шагал в ногу с Димой.

Всё ещё функционирующий биокостюм помог активироваться нескольким, давно бездействующим нервным узлам, и Ар мгновенно принял решение: “Лечу”.

Лохмик не пришёл на празднование своего Дня Рожденья. Друзья и сотрудники забеспокоились, стали звонить ему на мобильный, но длинные гудки вызова не прерывались привычным и задорным “Пронто!” А спустя сутки номер был вне зоны досягаемости. Диму нашли в воскресенье утром, окровавленного и бездыханного, с вывернутой ступнёй и разбитой головой. Умер от потери крови, вероятно, так и не придя в сознание — иначе воспользовался бы мобильным телефоном. Банк устроил достойные похороны бывшему сотруднику, и долго ещё в офисе не утихал многоголосый женский плач. Даже Вера Фёдоровна украдкой смахнула несколько слезинок. У приёмной матери Димы случился сердечный приступ, и отцу было не до тоски по сыну — он хлопотал вокруг жены, молясь, чтобы она выжила.

Она выжила.

А мечтатель Ар уже покинул пределы Солнечной системы и совершенно не задумывался о происходящем на Земле. Он радовался обретённой лёгкости тела — надоевший биокостюм остался в той злосчастной канализации — и скорому возвращению домой. Штурвал и пилотское кресло еле ощутимо вибрировали, отзываясь на утихающие обороты стартового двигателя, и это почему-то успокаивало взволнованное сердце. Мысли Ара скользили по колее, ведущей в новое будущее. Он уже почти видел себя мессией, принесшим мир и добро своей планете, научившим соплеменников быть счастливыми. Он видел себя на экранах голопроекторов, рассказывающим о том, что испытал и пережил на далёкой и чудесной Земле. Перед глазами Ара пестрили заголовки бесконечных новостных изданий о его путешествии, называемом не иначе как “экспедиция”. Он видел своё имя спустя многие сотни лет, намертво выжженное на страницах учебников истории и заучиваемое школярами наизусть.

Таков он был, этот мечтатель Ар, отрешённо готовящийся к прыжку в гиперпространство. Он верил и даже, наверное, знал — всё будет хорошо. Ведь мечты сбываются — Ар в этом доподлинно убедился.

Но дома его ждал трибунал.

17.04.2009

Шериф Гиббс не любил заварной кофе. Несмотря на многочисленные увещевания друзей и знакомых, он всё равно предпочитал растворимый. Причин тому две: простота приготовления и вкус. Ему нравился вкус именно растворимого кофе, и ничего поделать он с этим не мог.

Каждый рабочий день начинался с вожделенного напитка. Шериф приходил в кабинет, нажимал кнопку электрического чайника и, пока тот закипает, не спеша разворачивал купленную на углу полицейского участка газету. Сегодня это был выпуск “Запаха свободы”. Шериф никогда не покупал дважды одну и ту же газету. Он во всём любил разнообразие. Кроме кофе. Здесь предпочтение всегда отдавалось баннакскому “Шерифу”. Гиббс не скрывал, что из-за названия в первую очередь. Тем не менее, он настолько привык к этой марке, что более не мог пить ничего.

Вода закипела. Шериф уселся в кресло, закинул ноги на стол и углубился в чтение газеты, раз за разом поднося ко рту парившую чашку и с наслаждением причмокивая. Иногда к утренней процедуре примешивалось раскуривание сигары, но в последнее время это было дорогое удовольствие — поставщики куда-то пропали. Ходили слухи об объявившейся банде в районе Сент-Эльмо. Вполне вероятно, что она приложила свои грязные руки к торговцам.

Словно подтверждая эти мысли, на первой же странице газеты красовался заголовок: “Головорезы из Игл Маунтин напали на почтовый дилижанс”. Прочтя статью, Гиббс только покачал головой. Дилижанс направлялся в Бельмонт. То есть сюда. Весело…

Шериф совершил немыслимое — отставил чашку. Гаркнул:

— Джефферсон, ко мне!

Прошло секунд двадцать, прежде чем в комнату неспешно вошёл парень в форме сержанта. Гордый, в очередной раз подумал шериф. Что ж, жизнь и не таких нагибала.

— Усилить патрулирование городских окраин — чтобы ни одна собака не проскочила. И пусть без дробовиков даже не смеют выходить.

— Что-то случилось? — обеспокоился сержант.

Гиббс ухмыльнулся, видя, как с паренька за миг сошла вся спесь. Шериф молча подтолкнул ему газету. Джефферсон быстро пробежал глазами по статье, с открытым ртом взглянул на шерифа и вышел.

— Чёрт возьми, газету унёс, — пробормотал Гиббс, встал и подошёл к окну.

Да, не тот уже стал. Ноги болят по ночам, мочиться приходится всё чаще, а к вечной мигрени уже даже привык. Отдышка проклятая совсем замучила. Хорошо хоть поясница не болит — чуть ли ни все друзья-одногодки мучаются от радикулита. Двадцать лет назад новость о том, что в городе может объявиться банда, была бы воспринята если уж и не с радостью, то с азартом. Сейчас же мысль одна — дожить спокойно до пенсии и сложить полномочия.

На просторной пыльной улице сновали туда-сюда люди. Открывал винную лавку скрупулёзный толстяк Мэнглз, сметал пыль с порога своего ювелирного магазина заядлый курильщик Паркер, дальше по улице, у входа в “Первый голфилдский банк” суетился, выстраивая на бело-синем стенде сегодняшние курсы валют, какой-то клерк. Таких ещё называют “белый воротничок”.

Ишь, какие молодцы, подумал Гиббс. Понаставили лавок и банков напротив полицейского участка — думают, так безопаснее. Дай-то Бог. Тревожно что-то на душе. Ох, тревожно.

В подтверждение мыслей где-то вдалеке раздался выстрел. Затем ещё один. Ответный? Народ на улице остановился, прислушиваясь. На лицах читалась тревога. И тут все побежали. Мэнглз и Паркер уже закрывали витрины, на стёклах которых красовались вывески, опуская сверху пластиковые ставни. Клерк, не довесив одну циферку, скрылся за дверьми банка.

Вновь раздался выстрел. И ещё один. И ещё. Перестрелка набирала обороты.

Шериф Гиббс расстегнул кобуру, вынул ремингтон, заглянул в барабан — патроны на месте. Револьвер был отправлен обратно. Кобуру шериф застёгивать не стал.

Гиббс выскочил за двери кабинета в приёмную. Джефферсон с совершенно затравленным видом стоял на коленях у окна и изучал улицу. Вот какой смельчак, презрительно подумал шериф.

— Молишься? — холодно бросил он.

Сержант подскочил и выпрямился по стойке смирно.

— Виноват, первый раз слышу настоящую перестрелку.

— Надеюсь, что и последний, — пробормотал шериф.
Подумав, добавил: — В хорошем смысле… Приказ успел-то выполнить?

— Распорядился, — кивнул Джефферсон. — Ребята выехали из всех участков, но…

— Хорошо, — не дал закончить шериф. — Сколько у нас осталось?

— Ещё четверо, кроме нас с вами.

— Кто?

— Уиллис, Райт, Грейвс, Таун.

— Хорошо, — сказал шериф, а про себя подумал, что если Райт и Грейвс хотя бы пистолеты в руках умеют держать, то Таун и Уиллис молокососы ничем не лучше Джефферсона. — Перестрелка, похоже, на северной окраине. Выйди снова на связь, и узнай, что за чертовщина происходит. Если всё плохо, направь остальных на подмогу.

— Я ж говорю — они… уже…

— Что?!

— Ребята уже вызвали подмогу, и все, кто есть, бросились на помощь. Но вдруг переговоры разом прекратились. Все. Словно щёлкнули выключателем.

— Что ты такое несёшь? — холодея, произнёс шериф: подобная странность была ему знакома. — Попробуй ещё раз.

Сержант подскочил к своему столу и схватил рацию:

— Митч! Алекс! Вы живы? Что там у вас происходит? Митч? Алекс? Глейб? Арни? Кто-нибудь, ответьте?

Тишина на канале связи была более чем многословна.

* * *

Митч лежал под окном в чьём-то доме, закрыв руками голову. Под непрерывный грохот выстрелов на него сыпались штукатурка, щепки из оконной рамы и стекло. Вот так попал, думал офицер. Вот это попал. Откуда эта шайка только взялась? Патруль был обстрелян в считанные секунды. Митчу просто повезло. Время словно замедлило ход, и он отчётливо увидел как разлетелась голова Алекса, разбрызгивая повсюду кровь, кусочки черепа и мозга, как вырвался кровавый фонтан из груди Питера. Лошади бросились врассыпную. Наверное какое-то шестое чувство отдало команду “Лежать!”, ибо на тот момент Митч, казалось, уже не владел ни одним из пяти известных.

Офицер бросился на землю, отполз за мусорный бак и, стараясь держаться на одной линии с ним и стрелявшими, пополз к ближайшему дому. Благо, нехоженая территория поросла высоким бурьяном, и была надежда, что нападавшие сейчас не видят его совсем. Однако, буквально через пару футов нужно было подняться и махнуть через забор. Бог миловал, и это удалось…

Митч не знал, где хозяева дома — наверняка закрылись в подвале. Это хорошо. Это здорово. Хоть за их жизни не нужно нести ответственность.

Стрельба прекратилась. Но только здесь — вдали продолжали греметь хлопки выстрелов. За окном слышались задорные голоса и топот гарцующих лошадей. Звук заряжаемых ружей. Топот копыт приблизился. Митч осторожно пополз в другую комнату. Он старался это делать бесшумно, но в наступившей на несколько кратких мгновений тишине невероятно громко звучало его елозинье. Ещё громче, казалось, стучало сердце. Он весь взмок, рубашка противно прилипала к спине, а волосы — ко лбу. Капельки пота то и дело стекали по носу и срывались с ресниц. Стрельба возобновилась. Наконец он дополз до окон, ненароком задел рукой ножку журнального столика — ваза с сухим букетом из полевых цветов опасно покачнулась. Митч замер. Обошлось.

Осторожно офицер встал на ноги. На корточках он сделал ещё один шаг к окну и, держа пистолет так, чтобы ствол был на уровне глаз, стал осторожно приподниматься. В глаза ударил солнечный свет, и Митч пригнулся вновь, остервенело в мыслях ругая неуместное светило. Он осторожно перешёл к окну справа. Теперь выглядывать нужно было под другим углом, и солнце не должно слепить.

И он выглянул.

Всадников было трое. По крайней мере видел Митч троих. Тёмно-серые джинсы, сапоги, увенчанные шпорами, рубашки в бело-красную клетку, кожаные куртки и шляпы — с широкими, загнутыми кверху полами. На бедре каждого красовалась кобура с револьвером. На лицах — чёрные повязки. Бандиты были одинаковыми, словно близнецы.

Один держал в руках дробовик. Он вдруг повернул голову в сторону окна, за которым был Митч. Офицер тут же присел — в голове обрывками пронеслась “Отче наш”. Чёрт возьми, тут же подумал Митч. Всё равно ведь заметили. Была не была! Офицер выпрямился с явным намерением пристрелить хотя бы одного из странных бандитов, но ствол его пистолета вперил взор в лошадей без седоков. В тот же момент
он услышал как от удара распахнулась входная дверь, и внутрь, громко ударяя каблуками по полированному паркету, вошли трое. Не меньше во всяком случае. Митч бросился к стене напротив окна и прильнул к ней слева от входа в комнату. Двери были распахнуты. Дрожащее дуло пистолета смотрело в сторону дверного проёма, готовое прострелить голову первому, кто появится.

Они уже были в соседней комнате. Судя по звуку шагов, один прошёл к её центру. Не было не произнесено ни слова. Но раздался выстрел. Слева от Митча, на уровне живота, брызнули многочисленные фонтанчики извести и штукатурки. Два с половиной десятка картечин упали на пол посреди комнаты. Митч как заворожённый проследил за их траекторией. Раздался ещё один выстрел, и вместе с ним две дюжины раскалённых толстых игл впились сзади в поясницу, увязая где-то в кишках. Офицер вскрикнул. Ноги подкосились, и он рухнул на живот. Боль заполняла его. Она поглотила даже чувство страха. Она распаляла злость и безысходность. Митч увидел пару ног. Один из убийц вошёл в комнату. Ствол офицера по-прежнему был направлен в сторону дверного проёма, и он выстрелил. Пуля вошла в сапог. Бандит подскочил и, взявшись за ногу, с криком упал. Митч нажал на спусковой крючок ещё раз. Пуля сорок четвёртого калибра с плеском вошла в глаз упавшего, забрызгивая кровью стену позади и проделывая в ней дыру.

Боковым зрением Митч заметил какое-то движение над убитым. Из-за стены показалась рука с пистолетом. Да, наверное рука. Так высоко поднять револьвер, чтобы прицелиться, офицер был не в состоянии.

Раздался выстрел. Митч ещё успел вспомнить лицо давно умершей матери, с которой ему вновь предстояло встретиться.

Лейтенант Фрэнк Макговерн яростно отстреливался. В считанные мгновения он потерял двух сержантов и одного офицера. Неизвестно, что происходило на других точках обстрела — а то, что их множество, было ясно как божий день, — но почему-то было понятно: ситуация не лучше нигде. Чем и кому не угодил маленький Бельмонт, было загадкой. Очевидно одно — эдак за полдня городок лишится всего полицейского состава. Что после этого случится с жителями — страшно представить. Фрэнк собственными глазами видел, как бандиты расстреливают мирных жителей: всех, кто попадается им на глаза. Подонки. Малыш Джефферсон по рации твердил что-то о банде из Игл Маунтин, побушевавшей в Сент-Эльмо, но та шайка всего лишь прошлась по паре бакалейных лавок. Сравнимо ли обычное ворьё, пусть и вооружённое, с отрядом профессиональных убийц? Нет, конечно. Очевидно, что и почтовый дилижанс тоже не их рук дело. Газетчикам верить, что о стену головой биться.

Нет, пришельцы определённо не грабители. Чёрт возьми, да это же просто чистка. Они зачищают городок. Для чего? Для кого?

Макговерн с болью подумал о жене и детях. Дай Бог, чтоб они нашли надёжное укрытие. Идеальным был бы побег из города, но кто знает — не наседают ли убийцы с другой стороны, пока все полицейские силы брошены сюда. В многочисленности этого карательного — по другому и не скажешь — отряда сомневаться не было повода.

Лейтенант сделал несколько глубоких вдохов и пересёк широкий проулок. Тут же раздалась череда выстрелов, пара картечин врезалась в предплечье. Ерунда. Жив, и слава Богу. Он прижался к холодной стене дома. Присел, быстро выглянул, три раза пальнул. На четвёртом дробовик заклинило. Верный восемьсот семидесятый ремингтон стабильно клинило раз в пятнадцать-двадцать выстрелов. Фрэнк выругался, передёрнул затвор, выстрелил ещё разок и начал заряжать ружьё. Два выстрела скользнуло по углу, за которым он прятался. Где-то дальше по улице слышалась ещё одна перестрелка, и у лейтенанта внутри происходила яростная борьба: присоединиться к сражающимся там товарищам и дать достойный отпор или остаться здесь, как можно дольше сдерживая натиск противника, не давая тому проникнуть вглубь города? Мысли всё же склонялись к первому варианту. Так шансов было больше. Как пить дать где-то бандиты уже прорвались. Так не лучше ли объединиться, отбить атаку здесь и броситься на спасение города сообща?

Лучше.

Макговерн высунулся из-за угла и тут же спрятался обратно, пропуская мимо несколько смертоносных роев. Выглянул снова и прицельно пальнул по углам, за которыми прятались нападавшие. Затем смачно выругался и побежал по улице…

Коническая пуля весом в двенадцать целых и девять десятых грамма с лёгкостью вошла в спину, дробя позвоночник и проходя навылет сердце и грудину.

На выходе из ближайшего проулка, мимо которого только что пробежал Фрэнк, стоял человек в тёмно-серых джинсах, рубашке в бело-красную клетку и кожаной куртке. Голову его покрывала шляпа с широкими загнутыми кверху полами, а на лице была чёрная повязка по глаза. Человек хмыкнул и отправил свой уокер в кобуру.

* * *

Это было так же просто, как выпалывать сорняк. Впрочем, даже проще. Садово-огородные дела Стэнли терпеть не мог — никогда не мог понять мать, копающуюся в земле и навозе. Зато спускать курок — это за милую душу. За столько милых душ, сколько их понадобится…

Отряд ликвидаторов практически без потерь — один глупец не в счёт — сломил оборону местных законников и вошёл в город. Как бишь там его? Бельмонт?

Ковбойская одежда поначалу смешила ребят, но потом им даже понравилось — вошли в роль. Всё должно быть достоверно. Да и вестерны любили все.

Интересно, думал Стэнли, один я понимаю, что это не исторический, а скорее фантастический жанр, если учесть, что настоящие ковбои — это обыкновенные пастухи, причём краснокожие или чернокожие?

Недалеко
от места высадки отряд наткнулся как раз на двух таких — стерегли стадо коров. Этих не тронули — нужны очевидцы, которые разнесут по округе весть, что на Бельмонт напала банда разбойников. Тогда Наблюдатели ничего не заподозрят. Стэнли понимал, что хотя и действовал по указке императора, в случае неудачи не сможет на него сослаться. Официально даже сама Служба ликвидации не существует. Чего уж там говорить об операциях, проводимых ею?

Спешившись ещё на окраине, отряд быстро продвигался вглубь города, убивая всех, кто попадался на пути: мужчин, женщин, детей, стариков. Кто не попался — тому повезло. Первоочерёдная задача — очистить город от полицейских. Чтобы не мешали. Остальные же — чёрт с ними — могут целиком полагаться на удачу. Правдоподобнее слухи будут.

Сам Стэнли старался избегать убийств женщин или детей, оставляя это право подчинённым. Не то, чтобы ему было их жалко или боялся последующих уколов совести. Нет. Такие понятия как совесть или жалость не подпадали под определение ликвидатора. Просто… Просто Стэнли старался не делать этого. Возможно потому, что у него самого были жена и сын. А возможно потому, что при подобных мишенях точность его стрельбы почему-то снижалась раз в пять…

Стэнли дал команду остановиться — впереди была площадь. Небольшая. Футов сто шестьдесят на сто. С фонтаном перед двухэтажным зданием. По-видимому, мэрией. На здании развевался флаг: слева вертикальная полоса с белой звездой посредине; две горизонтальные полосы — белая и красная — занимали остальную, большую часть полотна.

Стэнли напряг память. Как же — это ведь флаг штата Техас Североамериканского континента на далёкой столичной Земле. Что ж, теперь ясно, откуда именно прилетели здешние поселенцы. Отколовшаяся от цивилизации, но хранящая память происхождения, колония. Интересно, откуда ещё выходцы будут встречены на этой планете?

Впрочем, неинтересно.

Площадь была единственным местом в городе, которое было красиво вымощено булыжником. Более-менее широкие улицы имели асфальтовую поверхность, проулки же не были покрыты ничем. Впрочем, площадь от своей красоты не переставала быть площадью — открытым пространством, на котором легко можно положить весь отряд.

Командир отдал команду, и его люди растворились среди домов, расположенных по её периметру. Вновь заиграли инструменты, неприятную музыку которых очень многие сегодня слышат последней в жизни — револьверы и дробовики.

Вооружённая до зубов охрана мэрии была ликвидирована с потерей ещё одного бойца. Хорошего бойца. Стэнли стиснул зубы. Впредь нужно быть более осторожным. Автоматического огнестрельного оружия он никак не ожидал. Автомат был местного производства, весьма неудобный и неточный, но своё дело сделал. Точнее он оправдал всего лишь десятую часть возлагаемых надежд, но всё же — жизнь такого бойца стоит многого.

Прошло ещё десять минут, и отряд ликвидаторов достиг полицейского участка, в котором находился кабинет шерифа Гиббса. С забаррикадировавшимися в здании полицейскими бой затянулся до вечера, и отряд — просто немыслимо! — потерял ещё четверых. Заметно было, что осаждёнными руководит опытный командир. Те не высовывались без надобности и делали лишь одиночные, максимально точные выстрелы, экономя патроны. Постоянно меняли огневую позицию. Стэнли невольно проникся уважением к оборонявшимся и отдал приказ по возможности сохранить им жизнь. Всё же хотелось заглянуть в глаза достойному противнику.

С сумерками раздался последний выстрел. У полицейских закончились патроны. Не мудрено — удивительно, что в этой глуши вообще было оружие. Стэнли ждал. Он знал, что шериф выйдет из участка. Такой человек примет смерть достойно, не прячась.

И не ошибся. Дверь распахнулась, и из неё вышел пожилой мужчина: невысокий, с брюшком, седой и коротко стриженный. На его круглом лице отражалась обречённая решительность. Под прицелом четырёх десятков стволов он подошёл к Стэнли.

— Чем не угодила эта планета империи, ликвидатор? — насмешливым тоном спросил Гиббс.

Прошло не менее минуты, прежде чем Стэнли смог совладать с изумлением.

— Ты знаешь, кто я такой? — задал он глупый вопрос.

— Конечно, знаю, — усмехнулся шериф. — Не боитесь, что Наблюдатели что-то заподозрят?

Стэнли вновь удивился, но в этот раз собрался гораздо быстрее. Как вышло, что абориген настолько осведомлён? Отмахиваться бессмысленно — тем более, что разговор мог быть интересным. Да и возможность пообщаться с мертвецом представлялась редко.

Стэнли снял повязку с лица, и шериф Гиббс увидел красивое лицо парня лет тридцати.

— Мы не боимся, — улыбнулся Стэнли. — Слухи о нашей так называемой банде уже завтра достигнут местного Баннака. И завтра же мы продолжим свои налёты, и за полгода значительно проредим население всей обитаемой территории. Сколько их тут всего? Два с половиной миллиона? Ни организованной армии, ни толкового оружия, ни бойцов. Здесь нет ничего. Только кучка жалких поселенцев. Дойдёт до того, что они сами будут грызть друг другу глотки, сбиваясь в банды, будут видеть повсюду врага. А мы тем временем постоим в сторонке. А после — закончим начатое.
Планета вымрет сама по себе. Наблюдатели увидят алчных, беспринципных людей, истребивших друг друга.

— Ты уверен, что у тебя получится? На сколько сегодня поредел твой отряд?

Стэнли поморщился.

— Шестеро. А скольких твоих мы положили?

Гиббс промолчал.

— И всё же зачем? — спросил он.

— А как ты думаешь? — рассмеялся ликвидатор. Помолчал, изучая шерифа. Сказал: — Я уважаю тебя, и потому отвечу. Всё равно ты покойник. Причины всегда одни и те же. Жажда наживы. Здесь будет курорт, шериф. Император считает, что слишком неразумно используются ресурсы этой благодатной планеты. Ах, это бесконечное лето, тёплый океан, живописные горы и спрятанные в их уюте долины и озёра…

— Прямо поэт, — не удержался от сарказма Гиббс.

Стэнли усмехнулся и продолжил:

— Выделяется лишь ваша дыра — ума не приложу, как можно жить в этой пустыне. Но ничего — можно будет организовать старое доброе катание на квадроциклах или сафари на песчаных гепардов. Впрочем, лучше объединить эти развлечения, — мечтательно рассуждал ликвидатор. — Однако, есть одно “но”, верно? Согласно закона “О колонизации пригодных для жизни планет”, подписанном — вот незадача — самим императором, всякая колония предоставлена сама себе, и вмешательство в её развитие недопустимо. Нашёл планету? Селись, плодись, живи. Тебя не тронут. Такой вот мудрый у нас Совет Наблюдателей и шибко умный император, подписавший документ. Но империя ширится, деньги колонистов, считающих себя свободными и независимыми, идут в имперскую казну — от налогов не уклоняется никто. Вроде всё хорошо. Но если с других планет, подобных этой, деньги текут рекою — за счёт туристов и отдыхающих, которых поселенцы с широко открытыми объятьями встречают, после чего обирают как липку и отпускают довольных домой, то здесь мы видим явное неприятие поселенцев к подобному способу заработка. Они хотят жить тихо и мирно: без туристов, без загаженных пляжей и бесконечных баров на побережье. Они не желают даже, чтобы о них кто-либо знал в империи. И, учитывая вышеупомянутый закон, их желание законно. Случайные гости, конечно, бывают, но их не особо привечают и берут всяческие расписки о неразглашении, чтобы не дай бог никто не прознал об этом райском уголке. В противном случае — прямая жалоба императору…

— Можешь не продолжать, — прервал шериф Стэнли. — Император желает воспользоваться всё тем же законом “О колонизации”. Точнее шестой поправкой. Если население планеты вымирает, она переходит полностью в государственное распоряжение — то есть в руки императора.

— Именно, шериф.

Шериф позволил себе усмехнуться.

— Надо же, столько лет прошло… Я знал, что-то должно измениться. Но не думал, что в эту сторону.

— В смысле?

— Много лет назад на эту планету уже приходили ликвидаторы.

— Вот как? — удивился Стэнли.

— Да. Но тогда операция проходила с целью ликвидации угрозы государственной безопасности. Нам навешали баек. Разведка, мол, пронюхала о готовящемся перевороте. После чего указали на эту планету. Вроде всё сходилось. Она малоизвестна, где ещё селиться заговорщикам?

Ликвидатор слушал Гиббса с открытым ртом. Удивление остальных угадывалось лишь по глазам. Масок кроме командира никто не снимал.

Стэнли прервал шерифа.

— Ты хочешь сказать, что ты ликвидатор?

— Именно, — кивнул шериф.

— Допустим. Что было дальше?

— Ничего хорошего, — вздохнул Гиббс. — Кроме самых обычных людей мы почти ничего не обнаружили. Под “почти” я понимаю термоплазменную боеголовку, спрятанную в скале неподалёку от Бельмонта. Но её с успехом могли и подложить, что скорее всего и произошло. У нас был приказ уничтожить всех. Якобы всё население планеты было настроено против императора. Тогда это был жалкий
миллион человек. В моём отряде никто не был глупцом, но все были хорошими исполнителями. Приказы не обсуждались и не оспаривались. Кроме того было назначено хорошее вознаграждение.

— Дай угадаю, — весело попросил Стэнли, — нашлись люди, оспорившие приказ.

— Верно. Я и ещё двое ребят.

— И что случилось?

— Завязался бой. Ребята, вставшие на мою сторону, погибли… Я выжил. В общем… Отряд был ликвидирован. Мною — их командиром.

Стэнли фыркнул.

— Почему я ничего не знаю об этом?

Шериф удивлённо поднял брови.

— А почему твоих данных нет ни в одной регистрационной базе? У тебя нет даже идентификационного номера. Даже свидетельства о рождении.

— Ну хорошо. История выглядит правдоподобно, но только до финала. Не возьму в толк, каким чудом тебе удалось перебить своих ребят? Не верю.

— А ты проверь, — предложил, улыбнувшись, Гиббс.

— Дуэль? — заинтересовался Стэнли.

— Дуэль.

— Условия?

— Двадцать шагов. Выстрел по желанию. Если я выигрываю, твои ребята убираются восвояси. И имперцы забывают сюда дорогу навсегда.

Стэнли засмеялся. Искренне и от души. Бойцы поддержали командира. Когда смех стих, он протянул руку шерифу:

— По рукам. Я согласен. Только потому, что у тебя нет ни единого шанса. Ответь только на один вопрос. Почему ты так поступил?

Гиббс пожал плечами.

— Приказ был обманом и почему-то стал переломной точкой. Я решил жить другой жизнью. Вот и всё.

— В этой дыре?

— В этой спокойной и тихой дыре. С чистыми и светлыми людьми. Это лучше, чем империя. Император и его приближённые живут в выдуманной реальности, за пределами которой никто и ничто не имеют значения. Ты вот сегодня умрёшь, а ему разве будет до этого дело? — При этих словах Стэнли широко улыбнулся и недоверчиво покачал головой. — Разве ему есть дело до твоих ребят, погибших сегодня? Сам подумай, в каком мире ты живёшь. Если раньше нам хотя бы пытались лгать об угрозе императору, посылая на эту планету, то сейчас от вас уже не скрывали истинной цели операции. Ты знаешь, зачем ты здесь, и ты всё равно здесь. Нет, я точно не жалею о том, что сделал. Я прилетел сюда, и, ступив на эту землю, сделал выбор. Об одном жалею — осел не у моря. Но, что делать? Тогда, как и сейчас, всё почему-то началось с Бельмонта. Я не смог отсюда уйти.

И шериф Гиббс широко улыбнулся.

— Проникновенно, — деланно восхитился Стэнли, — но мне без разницы. Ещё вопрос. Если по дикой и необъяснимой случайности будет ничья?

— Ничья — это мой проигрыш, — развёл руками шериф.

— Договорились. Начали!

— Э, нет, постой! Отдай ребятам приказ. Если ты проигрываешь, они уходят.

— Ах, да. — Стэнли осмотрел бойцов. — Все слышали? Если шериф меня убьёт, вы возвращаетесь. Вам за это ничего не будет — в рапорте изложите всё, как было. Вы выполняете мой приказ. Всем ясно?

— Да, сэр! — без энтузиазма, но слаженно ответил отряд.

— Ну а то, чтобы сюда больше никто не вернулся, я никак устроить не могу. Ты же понимаешь?

Шериф Гиббс кивнул и, вздохнув, пошёл на позицию. Стэнли вразвалочку пошёл на свою. Бойцы расступились, образуя коридор.

— Патроны-то есть? — крикнул насмешливо командир.

— Один есть, — кивнул Гиббс. — Хватит.

Стэнли хмыкнул. Противники встали на места. Кобура каждого расстёгнута. Ликвидатор стоял, поигрывая пальцами у рукояти револьвера. Рука шерифа была неподвижна. И сам он был подобен восковой фигуре. Вот только у восковых фигур не стекают по лицу капельки пота. И сердце у них не бьётся. И боли и страха они не знают.

Выстрел!

Ликвидатор Стэнли упал — сосредоточенно глядя на шерифа и взявшись за рукоять револьвера, который так и остался в кобуре…

* * *

Шериф Гиббс вернулся в кабинет, сел за стол и допил холодный утренний кофе. Ребят отпустил домой — к семьям. Везунчики, подумал Гиббс.

А затем подумал о Стэнли. Во что верил этот человек? Чем жил? Ведь у него есть где-то семья. Шериф почему-то в этом не сомневался. Как можно кого-то любить, хладнокровно убивая ни в чём неповинных людей?

Желая ответить на этот вопрос, Гиббс попытался оживить в памяти времена, когда сам был ликвидатором. Но не смог вспомнить себя прежнего. Он вообще не помнил, жил ли тогда. Он живёт сейчас. И — теперь уж точно — спокойно доживёт до пенсии. И, пожалуй, успеет состариться и умереть прежде, чем прилетит новый отряд. Но тогда ему уже будет всё равно. Он защищал не город и не людей. Он защищал свой мир. Мир, в котором ему было хорошо. Мир, который любил — глухую дыру на прекрасной планете.

И пока он жив, любая угроза текущему порядку вещей будет ликвидирована.

Жителям Бельмонта невероятно повезло, что их интересы совпадают с интересами шерифа Гиббса. Ликвидатора.