За окном металась в истерике осень: обносила последнюю листву, выгибала упрямые древесные стволы, ломала ветви и щедро усыпáла колючими каплями аллею. Та была безлюдна и уныла, но всё же хранила странную красоту, могущую неожиданно кольнуть в самое сердце и заставить его биться чаще. Может быть это рыже-оранжевый ковёр? А может лужи, отражающие тяжёлое небо? А может и то, и другое?
Неважно. Уверенным можно было быть только в одном — на улице сейчас оказаться совершенно не хотелось.
— Кос, ты пропускаешь что ли? Сколько можно в окно пялиться?
Костя оторвался от окна и посмотрел на Саню. Тот нетерпимо потрясывал полупустой бутылкой текилы над рюмкой.
— Да засмотрелся на буйство стихии, так сказать, — усмехнулся Костя, — конечно, не пропускаю.
— И что там «буйство»? — безразлично поинтересовался Адам, поднося свою рюмку.
— Буйствует, — убеждённо сказал Костя.
Друзья сыпнули по щепотке соли в углубление у большого пальца, выжали по капле сока из лайма.
Чокнулись.
— Ну, за буйство! — объявил Саня, слизнул соль и выпил обжигающую жидкость. Довольно причмокивая, закусил лаймом.
Адам и Костя не заставили себя ждать.
— Слушай, Алекс, может сгоняешь за гитарой? — толкнул друга локтем Адам.
Тот перекрестился.
— Брат, сперва выгляни в окно, затем крепко подумай, что сказал… Хотя не трать время — хрен я туда выйду сейчас.
Адам пожал плечами.
— Скукота. Тогда ящик включим.
И прежде, чем кто-то успел возразить, нажал на кнопку пульта.
“— Я через десять минут сдаю смену. Может, пообедаем вместе?
— Только факс, мэм, только факс.”
— Хо-хо! — заорал Костя. — Старина Брюс. Это ты хорошо попал, Адам!
— Ну дык! — начал было выпячивать грудь тот, но началась реклама. — Твою мать…
Выпили ещё по одной. Реклама всё не кончалась. Одна дребедень сменялась другой: прокладки, стиральные порошки, шоколадки, магазины…
— О! — вдруг подал голос Саня. — Сморите-ка. «Хроники» опять чё-то выдумали.
«Хрониками» называли учреждение со странным названием «Институт хронического здоровья». Сложно сказать, чем руководствовались создатели института при выборе названия: задатками чувства юмора или серьёзными умозаключениями. В любом случае оно было логично — институт специализировался на лечении хронических и неизлечимых заболеваний. Точнее — на поисках способов их лечения.
На экране показывали то ли главврача, то ли какого-то директора, рассказывающего о долгожданном прорыве в медицине, который позволит излечить любую хворь.
— Фигня это всё, — вдруг хмуро сказал Саня, — мать они мою так и не вылечили.
— Брат, она всё же прожила на три года дольше, чем ей отмерили врачи, —
тихо сказал Костя.
— Знаю.
— Сходил бы и ты, Алекс! — выпалил вдруг Адам, и, прежде чем Саня успел как-то отреагировать на неожиданное предложение, продолжил. — А что?! Что ты теряешь? От их лечения плохо ещё никому не становилось. Только лучше. Да, никого так и не излечили, но жизнь продлевают — факт. Сколько тебе осталось? Может пятьдесят лет, а может меньше года. Тебя обычная простуда может скосить. Брат, извини за откровенность, но меня типает каждый раз, когда ты берёшь в руки нож!..
— Что?! — вспылил Саня. — Я же не буйнопомешанный!
— Но у тебя СПИД, чувак! Ты порезался, где-то ляпнул кровью, а потом пути её неисповедимы — может и во мне, и в Косе оказаться. Прости, брат, я тебя люблю, но я тебя боюсь.
Костя открыл было рот, но решил промолчать. Саня опустил взгляд, положил руки на стол, сцепил замком.
— По правде говоря, — тихо сказал он, — я и сам подумывал сходить туда. Но… не знаю. Стыдно что ли…
— Дурак, — констатировал Адам.
— Вдвоём пойдём, — сказал вдруг Костя. Друзья уставились на него, и он счёл нужным пояснить. — Мои лёгкие, помните? Сложная форма бронхита. Мне двадцать пять, а судя по лёгким — сорокалетний курильщик. С чего вы думаете я так увлёкся спортом и дыхательной гимнастикой? Врач сказал, что пока я молод и нет ухудшений, буду чувствовать себя неплохо. Молодость компенсирует недостаток дыхания. Но как будет потом — не знает никто. Может мне осталось всего лет десять.
— Да ну… — скривился Саня.
— Что «да ну»? — огрызнулся Костя. — Я дышу в полсилы уже сейчас. А мне, повторюсь, двадцать пять.
— Ну так и иди! — рявкнул Адам. — Разорался тут…
Завыл ветер, с треском обломилась здоровенная ветка. Все невольно уставились в окно.
— Выпьем, — вздохнул Алекс.
Пол был до безобразия чист. Точнее — образцово. Но хотелось употребить именно слово «безобразие». Костя даже подумал, а не снять ли бахилы? Не для подлянки, а любопытства ради: что будет?
Ну, к примеру ворвётся в кабинет широкоплечий санитар, выбьет из-под зада стул, спеленает смирительной рубашкой и наденет дурацкие кулёчки нарушителю против воли. Или того интересней — вызовет полицию, и два патрульных офицера в таких же целлофанах на ногах, поскальзываясь на гладком полу, прибегут зачитывать права.
Костя хмыкнул дурацким мыслям. И тут же их нелепый ход был бесцеремонно прерван лаконичным вопросом:
— Кхм?..
— И всё же, в чём состоит лечение? — решил уточнить Костя. — Вы говорите, что оно продлится год.
— Верно, — кивнул учёный медик, сутулый парень лет тридцати, — и весь год вы будете спать.
— Как спать? — опешил Костя.
— В криокамере. Видите ли, Константин… Мы всегда пытались воздействовать на больных извне, а нужно — изнутри. Пока вы сами не поймёте, что способны вылечиться, никакие лекарства не будут помогать. Вся загвоздка в мозге. Как только он даст организму команду на излечение, она начнёт выполняться. Глотая килограммы таблеток, вливая в себя литры лекарств, мы действуем против своей воли. Мы насилуем наш организм. Люди слишком привыкли доверять своё здоровье химии и врачам, им сложно понять, что они способны излечиться самостоятельно. Я и сейчас по выражению вашего лица вижу, что вы мне не верите. Но вы поверите. А чтобы поверить — нужно ломать стереотипы, которые сидят очень глубоко в подсознании. До них не добраться даже гипнозом. А мы… мы поможем мозгу выйти за эти рамки. Точнее даже не так — полностью их убрать. Для этого нужно, чтобы вы спали. Очень крепко и глубоко. Вспомните биологию. «Во время сна человек пребывает в состоянии с минимальным уровнем мозговой деятельности и пониженной реакцией на окружающий мир». То есть наиболее уязвим. Он и его разум. Именно в этот момент и нужно воздействовать на мозг. Мы будем отслеживать ваши сны и корректировать их. А чтобы успеть всё это проделать, вы будете спать в криокамере. Температура тела будет понижена, а процессы жизнедеятельности — максимально замедлены. Вам покажется, что вы проспали всего лишь ночь. Ну может немного больше… Через год вы пробудитесь, после чего гарантированно начнётся процесс выздоровления. Вы нам отдаёте всего лишь один год. Мы вам дарим десятки лет.
— А как же семья? Работа?..
— Семья поймёт, — убеждённо сказал медик, — с работой мы уладим. Мы не обязаны, но мы уладим. Вы соглашайтесь. Поймите, не каждый мог попасть в программу. Но вас выбрали…
— А мой друг? — вскинулся Костя. — Его выбрали?
— Хм… — медик застучал по клавиатуре ноутбука. — Его ФИО?
— Александр Николаевич Соседко.
Ещё несколько щелчков.
— Да, он в программе, — кивнул медик и тут же поспешил добавить, — согласен на участие.
— Ладно, — вздохнул Костя. — Тогда я тоже согласен.
* * *
За окном резвилась зима: заметала дома чуть ли не по самые окна первых этажей, прятала легковые машины, укрывала толстым пледом крыши домов и кроны деревьев. Носилась режущей крупой между домами. Аллея вновь была безлюдна, и казалось, что таковой была всегда — ни один след не нарушал гладкой снежной поверхности. Здесь ещё не ступала нога человека. Быть может целые тысячи лет…
Костя отвернулся от окна. Посмотрел на галдящих друзей. О чём был спор, кажется уже не понимали они сами, но упрямо что-то друг другу доказывали.
— Эй! Наливать думаете? — рявкнул Костя.
Мигом наступила тишина. Саня встрепенулся. Разлил коньяк.
— Ну! За наше здоровье! — выдохнул он.
Чокнулись. Сделали по глотку. Раскурили сигары.
— Костя, — обеспокоено позвал Адам, — может ты не будешь?
— Брось, — отмахнулся тот, — я здоров. Если уж Алекс вылез, то я и подавно.
— Это верно, брат, — довольно кивнул Саня, — это верно. Одна сигара в месяц-два не навредит. Да и слушай, ведь не в затяжку!
— А, ну да, — согласился Адам. И переспросил в очередной раз. — Сань, так говоришь, анализ отрицательный?
— Да, брат, да, — повторил самодовольно тот.
В который раз повторил. Уж этот-то вопрос ему можно было задавать сколько угодно. Приятно было на него отвечать.
— А я дышу настолько легко, что никогда не думал, что можно так дышать, — решил напомнить о себе Костя. — Это ж обалдеть можно — у меня поначалу голова даже кружилась.
— Да уж, — усмехнулся Адам, — а когда они начнут лечить этим способом остальных?
— Через пару лет, — пожал плечами Саня, — понаблюдают ещё за всеми нами. Сам понимаешь, тут спешить нельзя.
— Согласен. Наливай…
Саня как в воду глядел. Ровно через два года, в тот же день, укутавшись в шарф и втянув голову в плечи, Костя быстрым шагом направлялся к метро. Метель мела такая, что спирало дыхание. Снег залеплял глаза и холодными струйками стекал по лицу. Но метель — ладно, её можно было терпеть — если бы не минус двадцать.
Простуды Костя, конечно, не боялся, но пробирало до костей. Не спасали ни тёплые носки, ни подштанники, ни ушанка с опущенными «ушами», ни шарф по глаза.
А потому столпотворение на площади перед «Институтом хронического здоровья» выглядело слегка неправдоподобно. Если не невероятно. То есть само столпотворение, конечно, уже стало обыденностью: после успеха группы, в которой были Костя и Саня, началось паломничество к дверям Института. Народ шёл попытать счастья. Сперва неуверенно, затем настойчивей, а вскоре — совсем нетерпимо. Все хотели попасть в следующую группу — тем более, что пока лечение имело статус экспериментального, оно было бесплатным. Шли даже вполне здоровые. Видимо для профилактики.
Однако Институт не набирал добровольцев, а только записывал их в бесконечные списки. И продолжал следить за первыми испытуемыми, регулярно выкладывая результаты исследований в Интернет и оглашая их в СМИ.
Костю даже стали узнавать на улице. Каждый норовил похлопать по плечу, пожать руку, а после — подробнее расспросить о лечении…
В общем регулярные столпотворения возле Института не удивляли. Удивляло конкретно сегодняшнее столпотворение. Во-первых — из-за погоды, во-вторых — из-за времени: часы Кости показывали десять минут восьмого вечера.
Он нашёл глазами нерабочую телефонную будку — своеобразный атавизм на теле города — и, пробороздив по колено наваливший снег, залез в неё.
Достал мобильник. Набрал Саню.
— Здоов, Кос, — после первого же гудка невнятно отозвался тот — явно что-то жевал.
— Привет, Алекс. Приятного аппетита.
Послышалось демонстративное самодовольное чавканье.
— Шпасибо. Чё там?
— Да вот, проходил мимо «хроников». Смотрю — толпа народу здоровенная. И думаю — с чего бы это? Погода ужас, время тоже не раннее. Я чего-то не знаю?
— А ты в инете сёдня не был, что ли? — недоверчиво осведомился Алекс.
— Только почту заходил проверял, — пожал плечами Костя, — работы много было.
— Понятно, — хмыкнул Саня. — Они объявили о наборе следующей группы. Сегодня что-то вроде жеребьёвки — отбирают на этот раз человек сто или даже больше. И, слышь, новость — теперь это платно. Типа сильно потратились на дополнительное оборудование.
— И сколько стоит лечение?
— Штука баксов. Копейки, как по мне, за то, чтобы избавиться от всех проблем со здоровьем.
— Действительно. Но так они себя всё равно не окупят. Слишком дёшево.
— Рано или поздно окупят, — убеждённо заявил Саня, — если смогут сократить срок криосна.
Как в воду глядел…
* * *
За столом сидели два старика. Один твёрдой рукою разливал виски, второй сосредоточенно смотрел в окно.
— Костя, — низким, с хрипотцой голосом позвал Александр, — глаза поломаешь. Вот я понять не могу, чего ты всегда пялишься в это окно?
Тот пожал плечами. Прокашлялся.
— Не знаю. Хочется, — буркнул он. Помолчал. Спросил: — Сколько уже?
— Семьдесят шесть, — вздохнул Александр.
— Семьдесят шесть, — устало повторил Константин. — Даже не верится. Скажешь ты?
— Скажу, — кивнул тот и встал. Долго молчал. Пауза, пожалуй, слишком затянулась, но друг не осмелился её прервать.
Наконец Алекс вздохнул.
— Братишка Адам, — пылко начал он, — тебя нет с нами уже семьдесят шесть лет, но мы всё так же собираемся у меня на кухне. Выпиваем и представляем, что ты с нами. Да мы и знаем, что ты с нами. Мы с грустью и завистью вспоминаем о тебе. Тебе крупно повезло родиться, жить и умереть здоровым. Ты не был в этом чёртовом институте и смог однажды сбежать из этого проклятого мира. Ты не увидел, что здесь начало твориться…
— Э! Э! — запротестовал Константин. — Тебя куда опять понесло?
— К чёрту! — рявкнул тот. — Будь здесь Адам, он бы меня понял…
Глаза Александра заблестели, по правой щеке, умело обходя морщинки, потекла слеза.
— Адам! — продолжил он. — Повторюсь, ты везунчик, но нам тебя чертовски не хватает. Мы лишь надеемся, что ты нас там ждёшь. И однажды позовёшь. Потому что до смерти надоело быть дряхлым, но здоровым как бык стариком. Да, дружище, мы всё те же старики, какими ты нас покинул. Такие же, каким умер ты. Дряхлеем, но живём — скоро сделаемся живыми трупами и наверное даже тогда не умрём. Ты не видишь этого ужаса… Ты многого не видел… Ты не узнал, что проклятому Институту удалось сократить срок криосна всего лишь до месяца, и народ массово начал валить на оздоровление. Ты не увидел, как люди стали прожигать свою жизнь, зная, что от старости всё равно не уйдут. И никогда, слава Богу, не увидишь, целые города-резервации, заполненные стариками и старухами по сто, сто пятьдесят лет… Боже, Адам, братишка, какой ужас. Мы никому не нужны. Более того — нас, по-моему, даже ненавидят. За то, что мы никак не умрём: занимаем место, едим еду, пьём воду, дышим воздухом… В каком мире мы живём? Когда сможем оставить его?..
Александр замолчал. Из открытой форточки донеслось весеннее щебетание воробьёв.
— За тебя, дружище Адам! — закончил, наконец, он.
Выпил, сел на табуретку и зарыдал. Константин только вздохнул и тоже осушил свой бокал. Посмотрел в окно.
Там повсюду разливалась весна. Листва и трава сочились зеленью, лёгкий ветер покачивал ветви деревьев. Ярко светило солнце. Аллейка блестела новою плиткой, а на многочисленных лавочках грелись старики и старушки.