…Что-то мне во всём этом не нравится. В первую очередь — этот маленький зелёный чертёнок с жёлтой бородавкой на носу, что тащится за мной по пятам и постоянно подстёгивает своими остроумными шуточками. Вот надоел, гад. Вали отсюда, придурок! Нет — не хочет. Ну и ладно. Я сразу же теряю к нему интерес, перестаю обращать на недоумка внимание, и он мне больше не докучает. А может он и вовсе исчез — так же, как и появился…

Больше всего мне сейчас хочется узнать, почему витающая надо мной птица постоянно хохочет. И нагло так, не стесняясь. Я не понимаю, я что, так смешон? Достаю пистолет и стреляю в неё. Пистолет водяной… Подношу дуло ко рту, пью. Эй, да тут пиво… или лимонад… или… фу ты, гадость какая… У-у-у, гадина, — машу кулаком кому-то наверху я, — довела до чего… Странно, птицы там почему-то уже нету… Хотя, что тут странного? Я же вчера вечером, за обедом и съел её, не всю, правда, — на завтрак ещё осталось. Перья, конечно, в зубах застревали и кетчупа не было…

Эх, небо-то какое коричневое, с серебряными росчерками желтоглазой паутины. Бабье лето… Красота. Я, с удовольствием вдыхая пахнущий сиренью и ореховым маслом воздух, приседаю на зелёный ковёр травы. Она тут же расползается в стороны, и я падаю в малиновую пропасть, туда, где слышатся заунывные напевы Тани Булановой.

Танечка, не пла-а-а-ач… На кой хрен тебе мячик этот?..

— Вован, — кто-то настороженно окликает меня, — ты зачем тут?

Хороший вопрос. Хотел бы я это знать?..

Пытаюсь в свободном падении как-то перевернуться, чтобы увидеть того, кто ко мне обращается, и получаю кулаком в нос. Падаю на журнальный столик, который с треском ломается. Ваза с розами, что стояла на нём, откатывается в угол и только там рассыпается серым прахом. Среди кучки пепла остаются три розы. Они пытаются подняться с пола, но не получается. Ба, да они же пьяны в стельку! То-то, я думаю, дырка такая в потолке… Розы, наконец, поднимаются и, обнявшись и тыча в меня иголками, смеясь и перебраниваясь, проходят под высокой сводчатой аркой и с криком «Аллах Акбар!» бросаются в малиновую пропасть. Глупые, думаю я, пыль с колен забыли отряхнуть…

— Вован, — снова раздаётся тоненький голосок, — ты чего здесь?

Уперев руки в бока, оборачиваюсь. Смущённо поводя носком ноги по паркету, понурив голову, стоит зелёный чертёнок с красной бородавкой на носу.

Я не отвечаю на вопрос — сам задаю:

— А чего бородавка не жёлтая?

Чертёнок машет рукой.

— А… — отрывисто бросает он, — перекрасился. Сейчас так модно.

— А-а-а, понятно. А ты сам-то чего тут?

— Как «чего», — изумляется он, — работаю…

— А кем, если не секрет?..

— Сортиры чищу… — мрачно говорит он.

— Молодец, — подбадриваю я его, — а я зачем здесь?

— Работаешь, — пожимает плечами он.

— Сортиры чищу? — недоумённо на него смотрю.

— Не-а, — весело отвечает он, — гадишь в них… — и заливается истерическим хохотом.

Я душу беднягу, чтоб не мучался… Он успокаивается и говорит:

— Да ладно — пошутил я. Садись, поговорим.

Мы садимся: я — в мягкое, низкое кожаное кресло, он — в кресло-качалку. Оно тут же начинает мерно, успокаивающе поскрипывать. В камине тихо потрескивают слепящие синие искры. Чёрт, думаю я, как же надоели эти сварщики!

— Ну что, — спрашивает чертёнок, — зачем ты здесь?

— Не знаю, — пожимаю плечами я, — почему ты всё время спрашиваешь?

Чертёнок опускает взгляд:

— Да не знаю… — Чешет свой левый рог, ранит палец и тут же засовывает его, кровоточащий, в рот. Затем довольно плямкает и так же грустно продолжает. — Скучно мне, грустно, смеются здесь надо мной, издеваются… — он достаёт откуда-то пачку сигарет и протягивает мне. Я, хотя и не курю, беру сигарету — она превращается в бабочку и улетает. Мы с чертёнком провожаем её задумчивым взглядом. Он закуривает, но не смеётся.

— Почему? — спрашиваю я.

Чертёнок тут же оживляется, затягивается и, выпустив изо рта косячок золотых рыбок, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:

— А никому не скажешь?

— Никому, — мотаю головой я.

— Поклянись.

— На чём?

— На могиле.

— Чьей? — Я смотрю на него, как на полного идиота. Хотя, так оно и есть.

— Твоей.

— Дурак, — говорю я.

— Сам дурак, — восклицает он, — смотри…

Я смотрю на свой надгробный памятник: фамилия, имя, отчество, дата рождения… Чёрт — дату смерти никак рассмотреть не могу, надпись расплывается …

В конце концов я пожимаю плечами. Говорю:

— Лады.

Чёртик увлечённо гоняется за мыльными пузырями, выпущенными из лёгких после очередной затяжки. Услышав мой ответ, он останавливается, тушит окурок в пепельнице, прожигает насквозь её, прожигает журнальный столик — в отверстие тут же падает стеклянная ваза с тремя розами и уносится в малиновую пропасть. Розы, подражая грегорианским песнопениям, что-то грустно завывают. Я прислушиваюсь: «…чёрный во-о-орон, что ж ты вьё-о-ошься…»

Беру ещё одну сигарету. Затягиваюсь… и тут же выплёвываю машинное масло. Смотрю на чёртика — он не смеётся, задумчиво попивает пиво и отрыгивает маленькими корабликами с розовыми парусами. Мои плевки поднимаются с пола и начинают водить хороводы. Я их давлю и раздражённо спрашиваю:

— Ну?..

— Что?.. — Чёртик словно только что проснулся.

— Почему над тобой смеются?

— А ты поклянись, тогда скажу, — он вполне серьёзен.

— Я же клялся, — возмущаюсь я.

— Не-а, — рисует он пальцем по воздуху, буквы бесшумно сгорают, и пепел уносит налетевший порыв ветра. — Ты сказал «Лады», но не говорил: «Клянусь своей могилой».

— Клянусь своей могилой, — послушно повторяю я. — Так почему над тобой смеются?

Он мнётся, но всё же говорит:

— Потому что мой настоящий облик такой… — его лицо начинает расплываться, а вместо него вырисовывается новое, смутно знакомое.

Спустя минуту на меня смотрит Джордж Буш Младший. Тут уж наступает мой черёд смеяться. Смех вырывается из моего горла и ошалело мечется по комнате, однако, нечаянно попав босой ногой в камин, отскакивает и, нервно хохотнув последний раз, срывается в малиновую пропасть.

Буш плачет, и из его глаз сыплются маленькие бомбочки, покрывая «ковровой бомбёжкой» полированный паркет… Ковёр неторопливо подстилается нам под ноги…

Я смотрю на Буша и, улыбаясь, говорю:

— Все мы несовершенны.

Он смотрит на меня с подозрением и надеждой, затем высказывает догадку вслух:

— Саддам?..

Я качаю головой и отвечаю:

— Нет. Прости, но я Вован.

— Зачем ты здесь, Вован? — Он смотрит на меня очень серьёзно — ждёт ответа.

Но я не отвечаю. Я думаю. Мне кажется, что ещё немного, и я пойму, зачем я здесь… Вот только сосредоточиться мне что-то мешает. Не могу понять, что… Ах, да, пить хочется…

Я достаю водяной пистолет, вставляю ствол в рот, взвожу курок и нажимаю на спусковой крючок…

Раздаётся выстрел и, уже без головы, я падаю в малиновую пропасть…

Иногда пробуждение — большое счастье! 🙂